называем его трехэтажным гаражом с автоматическим управлением.
И тем не менее в пустыне влюбленные, спасшиеся от отравления цианидом, все-таки живут, несмотря на кровоточащие сердца.
* * *
Жизнь художника—значительна, если, опираясь на собственный опыт, он учит нас быть готовым к предстоящему испытанию. Что есть «успех» для нашего поколения? Успех не должен быть испепелен в крематории несбывшихся желаний.
^ ^
Я проснулся в три пятнадцать поутру с думой о боге и говоря про себя: «Он никогда не простит Джека и Мери за то, что они не содеяли того, что им надо сделать. Нет другого преступления, способного поколебать колонны Баальбека и своды ада, чем не выполнить своего предназначения».
Да, есть небеса, и там обитает Моцарт, ничего с собой не взявший, даже своего реквиема, и Микеланджело, живший творчеством до последнего мгновения. Но ни Джек, который бесплодно теряет время, ни Мери, более талантливая, чем любой из нас, так ничего и не добившаяся, ведь они отказывались от дела, загодя считая его безнадежным, не выяснив даже, каков будет итог.
* * *
Да, я обрел свою звезду, и сейчас меня тоже можно разглядеть в ясные ночи—одну из многих биллионов мерцающих звезд,—потому что я сотворил нечто из ничего. Но вы, кто владели звездой и променяли ее на болтовню о пустяках и несбыточных желаниях, подумайте: Иисус распят за вас, его распинают вновь и вновь, а никто о том не ведает и не тревожится. Вот почему я верю в бога. Он тревожится. Он обрушивает громы Моисея на Джека, человека, который так и не состоялся, он не рыдает, кроме как от высшего гнева, и он не прощает. Лищь создает мириады новых миров и говорит: да что о них думать? Ведь наверняка все вновь повторится и другой Джек, с иным лицом и именем, познает, зачем он рожден для жизни вечной, в великом царстве бессмертных—ведь их жизнь проносится со скоростью света. Лишь тогда мы будем искуплены, когда новая Сапфо примет вечную муку за нас.
И бог рек: «Пусть будут птицы». Но компьютер по-своему понял команду, и на свет появились мы, пищащие, кричащие, воющие и порой целующиеся.
* * *
Всегда оказывается нечто новое, достойное внимания,' но разве кого-нибудь тревожит, кто об этом поведает? Мы принимаем как нечто аксиоматичное битву при Марафоне или творчество Эсхила. В противном случае не окажется ли, что человеческую историю сочиняют продажные писаки, а не те безвестные сотни тысяч арауканских индейцев, которые веками сражались против Испанских конкистадоров?
Пресмыкательство перед «гениями», будь то наши отечественные или чьи-то чужие, смешно в свете гениальности человечества как такового.
История требует, чтобы каждый был гением или героем, и принимает это как должное.
* * *
Мы всегда значительнее наших собственных представлений о себе. Это как раз то, что поэт или художник осознает, что он выражает. И разве заслуживает он большей награды, нежели осознание анонимности той массы людей, которым он служит?
* * *
Сейчас не время «защищаться» от комариных укусов, ибо простые насущные истины жаждут словесного выражения. Живая речь—это наш ответ, то единственное, что достойно внимания.
Эти простые истины кристаллизуются. Люди ждут от поэта поэзии. Только она и может отозваться на их чаяния.
* * *
Речь Ванцетти на суде включена в некоторые поэтические антологии. К этому я добавлю: надо, чтобы нас заживо сжигали, И тогда стихи польются сквозь стиснутые зубы.
И« * *
Не хочу, чтобы вы думали, будто я не верю в существование великого плана. Я думаю, что все мы—его элементы, каждый из нас подобен снежинке в этом буране вселенной. Вечная мерзлота сохраняет нас нетленными. Спасение—в сохранении энергии. Ни одна дождевая капля не должна быть потеряна.
* * *
Маяковский числил среди требований, предъявляемых к поэту, постоянное обогащение словесных ресурсов.
Я бы сформулировал это таким образом. На первое место надо поставить обычные источники—историю, этнологию, современный балет, мексиканскую настенную живопись: рисунки в пещерах Франции, храмы Пестума, резьбу этрусских мастеров; хорошее кофе и знание того, как приготовить съедобный омлет; патологию (крайне необходимую, дабы вскрыть разлагающиеся останки нашего правящего класса); астрономию (она также нужна для определения дороги в будущее); металлургию; океанологию; современную музыку (от Ива и Шёнберга до Колтрейна); ботанику с каталогом семян и цветов; любовные удовольствия; человеческое тело во всех позах; кино; коньяки; симфонии, плохие и хорошие (даже Малер может быть занесен в наш актив в качестве отдушины, когда Бетховен станет в тягость); логику и прочее, и прочее. И все это—объединенное и осмысленное с точки зрения практики научного социализма.
Но эти обычные ресурсы еще недостаточны для поэта так называемого западного мира. Он должен опробовать свои корни на прочность, так, как делает это земля в пору землетрясений.
Ему следует познакомиться с творчеством Китая, начиная с Цюй Юаня. Он должен охватить всю нашу планету, делая особый упор на социалистический сектор.
Нам надо обогащать наше собственное историческое прошлое. В Соединенных Штатах необходимо углубиться в наш континентальный шельф. Мы должны включать в наше наследие и арауканцев из Тьерра дель Фуего и эскимосские племена Пойнт Барроу: ни один из этих народов никогда не прекращал борьбы за свою национальную самобытность.
Как же еще можно проникнуться психологией всего человечества?
Чтобы оставаться самими собой, гражданами Соединенных Штатов, надо отождествить себя с индейцами, африканцами, черными, белыми, латиноамериканцами.
И тогда поэт сумеет выразить самую душу мира, не пустопорожние мелочи и воздушные замки, сотворенные на уоллстритов-ском «Рейне», но мир пролетарской солидарности, которая восторжествует во вселенском масштабе.
Мы обязаны черпать наши резервы не только в прошлом, но и в будущем: Африка, Латинская Америка, Китай, СССР—это континенты и страны, где будущее уже созидается сегодня. Это не означает, что мы отбрасываем наше американское революционное наследие, а лишь то, что мы стремимся его возродить и освежить.
Мы устремлены навстречу мировой культуре, национальной по форме, интернациональной, гуманистической, социалистической по содержанию.
Такова наша сегодняшняя поэтическая программа и свобода, понимаемая как осознанная необходимость, ибо нет иной возможности для нашего обновления.
В стремлении ко всемирной свободе обретают жизненность наши Велли Фордж, наши Наты Тернеры.
Такова поэзия в ее высшем выражении, которую ждут наши друзья трудящиеся. Все прочее—лишь насмешка над поэзией.
* * *
Поэзия в наше время созидается из обстоятельств, не застывших, а изменяющихся.
Кто замечает радугу? Кто находит бледно-желтый цветок?
Признавая всемирную поэзию, мы находим и ее высший смысл: созидание, распределение, потребление, непрестанное рождение—такова великая песня, постепенно растущая, включающая все голоса мира.
