— Я догоню тебя на пустошах и в горах. Клянусь пятью чёрными… — сказал он лисе и принялся хлестать кнутом, а затем кордом по шипастым побегам. — Не бывать, не бывать, не бывать.
— Клянусь пятью красными, — бросила ему лиса и исчезла, вслед ей метнулось нечто маленькое и серое.
— Скорее же! — проорал я кроликоподобному типу.
— Не же, а пожалуйста, — просипел в ответ он — и по камням вверх и в стороны пробежала полоса света — стали слышны Старые слова с той стороны и запахло… черносливом, табаком и духами «Быть может».
— Я обвиняю правом крови, — провыл всадник, расправившийся с побегами. — Лишающий голоса да лишится…
— Просто остобрыд ты мне уже. Нет сил! Absit omen! — сказал я, упираясь вместе с зайцем в дрожащую стену. Песочный человечек болтался у меня в руке, и борода его потемнела от сажи и крови. — Лишающий покоя, да лишится глаз! — рявкнул я и запустил игрушкой прямо в пустоокую рожу. Словно в замедленной съёмке, Сандманн пролетел, вращаясь, полметра и стукнулся о лоб всадника, зубец обруча распорол мешочек…
— Аой!!! — взревел Халлекин, вздымаясь над нами — пыль застлала его лицо и он впился в него когтями. — О горе!
— Горе!!! — откликнулась свита.
— Глаза… — печалился всадник, слепо отступая к коню, пыль тончайшим флёром окутывала его фигуру всё плотнее. — Аой!
Он ухватился, не видя, за поводья, с места неестественно взлетел в седло, с расцарапанного лица стекали струйки влаги, и они не были красными.
— Горе! — прокричал всадник. — О горе! — нашарил окрашенными в тёмное пальцами Рог, дунул в него, а затем провопил. — Хэй. Хооо. Хэй…
И Гон вознёсся.
— Тебя должен позвать кто-то ещё… — обессиленно сказал тип, — или что-то. Иначе мы застрянем в двери. Я утратил слишком много сил… не смогу бежать… обогнать, успеть, — и он аккуратно свалился мне под ноги. Из-под двери бил свет. А поле позади нас напоминало места сражений и светилось зелёным. Высоко в небе горланила Охота, то там то сям падали щепы от мётел, кровавые куски плоти — звонко лязгнув о коновязь, свалился обод от ступы, просвистели злыми осиными голосами несколько стрел. Я нашёл валяющегося в грязи Песочника, лицо его было раздавлено, кафтан изодран, один сапожок потерялся. В котомке спутника моих кошмаров оставалось немного пыльцы, она чуть заметно мерцала. Я пересыпал порошок на ладонь. — Уведи его, — шепнул я, — уведи под камень! Пусть стережёт его лев… — и я дунул в небо.
«Может, стоило связать? — метнулась мысль. — Например, только руки. Руки…»
Заяц у стены пискнул и закашлялся.
«Что-то позвать» — подумал я и дёрнул рукав — ж немедленно отвалился, явив миру нитки. «Теперь носить невозможно, придётся выкинуть… — мелькнуло у меня в голове — Тапочки! Выбросил! Мои тапки… — вспомнил я. — Во дворе! Я хочу их надеть! И немедленно!».
Дверь в стене провалилась в иной мрак, оставив по себе проём — меня повлекло в него, колокол бился под рёбрами, дикие гуси рыдали, переча ветру, тьма сделалась знакомой и запахла зимними яблоками. Я успел ухватить зайца за уцелевшее ухо, и мы провалились во двор, под орех. Лицом я попал прямо в осклизлый прах тапок. — Мои дорогие! — радостно пискнул я и, собравшись с силами, встал — во всём дворе светились единственные окна. Наши.
Я услыхал, как скрипнула входная дверь и звякнули стёкла, кто-то радостно вскрикнул на балконе. Перед тем, как уплыть в радостный туман беспамятства, я увидел мост, в безветрии ангел отбрасывал на него тень — она помахала мне рукою, тёмной.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
о возвращении и исправлении
Бог поможет ему с раннего утра
Далеко-далеко, между небом и землёй, под зелёным куполом Катедры, отороченном завитками и ангелами, словно протестуя, что ночь длится и длится — бамкнул одинокий колокол. И мой сон сделался добрым: среди дальнего Света кто-то пел колыбельную — и оживали колокола во всех мирах, медью возвещая погибель тьмы и славу Христа.
Если вам приснились церковные колокола — вас определённо ожидает нечто приятное; так думает Старая Книга или говорит — в общем, в ней так написано, в главе «Канонит».
Сны ненадёжны. Какой прок от колокольного звона, какая приятность и спасение? Тот колокол, что вышибает мне сердце сулит бедствия и ничего другого. Дар не подарок.
Колыбельная окончилась и дальний свет померк. Я проснулся.
Темнота и шорохи обступили меня со всех сторон, а также сверху и снизу — не особенно меня устраивало и положение в пространстве — я вроде бы висел, выдохи по прежнему давались с трудом. Знакомо и приятно скрипели, постанывая ступени. Меня несли вверх по лестнице, было темно. Пахло мокрым деревом и старым домом.
— Ты скрытная! Скрытная, и не спорь. Нет в тебе одкровенья, — произнёс в темноте знакомый голос. — Какой от этого вред? — вопросил этот голос темноту, издал некий звук и ответил сам себе. — Колоссалный…
«Как же там было в книжке-то, — подумал мрачно я: „Он умер близ Ницеи, возвращаясь из Галлии в Рим…“ Ну, я возвращаюсь не из Галлии, наверное, и не умер…»
— Меня беспокоят его ноги, — сказал голос, несколько робея, и я определил кузину Сусанну. — Мало что ледяные, так ещё и грязные. Как ты допустила, Геля? Выпустить ребёнка бо́сым…
— Сейчас не выдержу, — сказала прямо надо мной бабушка, слегка одышливо и сердито. — Терпение лопнет и крест тебе. Уже сейчас. Скоро.
— Но не пугай, не пугай, — проскрипела снизу Сусанна. — Я пуганая псыхозами. Говорила тебе за прыму Девяткину? Нет? То такая холера псыхична… о-о-о.
Мне удалось разлепить глаза. Надо мною проплывали подбрюшья лестничных маршей, на их давно небелёные страницы оконные переплёты наносили еженощный — ветвь, меч, колесо, крест…
— Одкровенье, — проговорила надсадно бабушка и кашлянула, — короткий путь к шкандалу. Слабость непростительная. Скажу так — истина скрытна, — бабушка прокашлялась ещё раз и встряхнула мои руки и голову. — Как и печаль. Такое!
— От печали умирают, — проникновенно буркнула Сусанна, — не дёргай его — упаду я.
— Ты хочешь поругаться, Зуза? Одкровенно? Или то так… урчание? — спросила бабушка.
— Если бы ты знала про одкровение не только само слово, — сварливо заметила пыхтящая снизу Сусанна, — сколько бы бед прошло мимо.
— Все беды к горю, что реки к морю, — загадочно обронила бабушка. — Надо поставить его на ноги.
— Я слыхала одну песенку, — сказала Сусанна и мастерски извлекла из ниоткуда сигаретку. — Шпециальную. Подходящее время спеть её, ну, узнать, кто он — как считаешь, у живого могут быть настолько холодные ноги? — и она ловко клацнула зажигалкой.
