Они втащили меня ко входу на галерейку. Сусанна, шлёпая тёти-Жениными тапочками с пошлыми пластмассовыми ромашками, волочила, помимо моих ног, холщовую сумку с портретами по бокам. Сумка чуть заметно подёргивалась…
«Невозможно различить где кто, — вяло подумал я. — Вот с какой стороны Миша? И почему сумка красная? Она же была вроде как без цвета вовсе…»
Из подозрительно разбухшего холщового мешка торчала кроличья лапа, летели вниз розоватые капли.
— Так как? — спросила, пыхая сигареткой, Сусанна. — Будем творить чары? Мне петь?
В безветрии и безмолвии луна озарила абсолютно пустой двор. И свет её казался багряным.
— Достаточно чар, думаю я, — сказала бабушка. — Возвращение и Исправление — вот нужное нам.
— Будто бы это не чары — Исправление, — фыркнула Сусанна. — Сможешь идти сам? — спросила она у меня, испустив огромный клуб дыма. — Кто бы ты ни был…
— Думаю да, — просипел я и звучно рухнул на плиты галерейки.
— Это абсолютно Лесик, — хладнокровно заявила бабушка. — То ясне без пьосенки. Он так падает всегда. Мешком… Ешче с детства…
И благодатная тьма охватила меня.
— Я беру яйцо, адамову голову, зiлля, там перо какое-то и варю в масле — alzo, получаю специфик. Ну не без проклятий…
Первым вернулся слух. Знакомый голос вел свое:
— И кого ты проклинаешь? По рецепту? Или так?
— Ой, а ты видела, какое сейчас масло? Сплошной осадок. И яйца не те — горох какой-то, а не яйца…
Я решил не шевелиться. Достаточным счастьем было очнуться на тахте и под пледом, а не на половиках или вообще — на галерейке, Ногам было тепло, и трижды битая спина почти не болела. На лице лежала какая-то тряпка, сладко пахнущая свежескошенной травой, судя по ощущениям, кто-то перебинтовал мне ноги… и снял с меня одежду.
За столом кто-то говорил, наливали кофе, звякнула крышка кофейника, чашкой стукнули о блюдце.
— Да! — сказала бабушка. — Мальчик вырос. Определённо, таланта. Сила.
— Ему известно?… — недоговорил кто-то ещё, бабушка помешала кофе ложечкой и потрусила коробком со спичками.
— Вот о чём ты спрашиваешь? — процедила она. Фыркнула спичка и в кухню вкрался запах дымка, вперемешку с ароматами табака и вишни.
— На Бога, Гелюня, — вскинулась где-то в дальнем углу кузина Сусанна, — ты хочешь нас отправить шпать без торту? К чему тот тон… фуриозный.
— Он знает, что он единственный из трёх? Кто остался… Живой? — прозвенела Эстер, и мне показалось что я под тремя пледами вспотел. — Посмертный?
— Знание есть… — разъярённо сказала бабушка и хлопнула ладонью по столу. — К чему тот… допыт, хотела б уяснить?
— Мы спросили не про знание, — мягко произнес второй голос, и он узнал Анаит. — Вопрос был о нём…
— О тритане, — сказала Эстер, — он ведь кое-что исправил… там. И вернулся… Талант. О, да… я увидала сразу… От кого он всё-таки, Гелена? С чем смешалась высокая кровь?
Большинство звуков стихли, потрескивало полено в очаге и комариными голосами тявкали собаки среди — похоже, они подняли дичь: змею?
Я решил, что если ещё немного помолчу — обязательно лопну.
— Что, ждали — не вернусь? — грозно спросил я и сел. Тряпка свалилась с лица и я увидал уютно озарённую «светом электричным» кухню. — Вам бы всё кровищу… опыри… Злодейские тайны. Дурные сны…
Бабушка, окутанная дымом, словно буддийская статуэтка, проронила:
— О, очухался…
— А вы чего хотели? — сварливо осведомился я, оборачиваясь в пледы и цокая зубами от холода. — Что уже и закостенею… там… весь покусанный, в грязи. И замёрзну.
— Ну-ну, — произнесла Эстер. — Ну-ну-ну. Не стоит лицемерить. Окостенеть и замёрзнуть это почти одно и тоже.
— Можно подумать, вы пробовали, — огрызнулся я.
— Хорошенькое дело! — отозвалась Эстер и её чуть усталые глаза сощурились. — Ты дерзишь, юноша.
— Я так не люблю этого слова, — буркнул я. — Тупое оно какое-то.
— Чего ты не любишь ещё? — милостиво спросила Анаит. — Скажи нам, чтоб мы не беспокоили слух твоей милости.
— Когда кое-кого тошнит шерстью в коридоре, — озлобился я. Сусанна хрипло хихикнула и закашлялась. Я спустил ноги на пол.
— У меня больше нет тапок… — трагично выдавил я.
— Какое горе! Горе… — сказала Эстер. Она подпёрла щёку рукой и смотрела мне в глаза. Точка над моей верхней губой налилась теплом.
— Чем-то жертвуешь всегда, — подхватила Анаит. — Чары без жертвы — фикция.
— Может, как-то можно обойтись без чар или без жертв? — осведомился я, пытаясь встать. — Договориться миром?
— Не всегда возможно, — ответила Анаит. — Мир — слишком э-э-э общее понятие.
— Неможливе договариваться со злом, — изрекла бабушка. — Неможливе! То всегда фарс.
— Как обойдёшься без чар? — спросила Эстер и встала из-за стола. — Ты, конечно, не женского пола и понимаешь всё труднее. Но обойтись без чар невозможно… И, к сожалению, без жертв. О, это так.
Я оскорблённо фыркнул, а она приблизилась, и шелк струился на ней, не скрывая ничего, и завитки, выбившиеся из прически, трепетали так беззащитно. И первым ко мне прилетел запах яблок и ландышей, и звон меди, и стук вынимаемых из печи хлебов, и плеск всех рек мира, и нежно мурлыкнул кот.
— Как обойтись без чар? — спросила она вновь, подойдя ко мне вплотную; я поджал ноги и плотнее укутался в плед, в голову лезли подозрительные мысли. Эстер потрогала точку у меня над губой. Где-то на гранях вселенной неодобрительно кашлянула бабушка.
— Но все же обходятся, — тоненько протянул я.
— Поверь мне — никто… — покачала головой Эстер. — Никто. Даже те, кто позабыл… о жертвах.
— Вот вы все дразните меня тритоном, — отгоняя всякие раскалённые мысли сказал я — И думаете, приятно, когда обзывают… ящерицей за глаза…
— То не яшчерица, — изрекла сидящая около русалки Сусанна, — то обозначение.
— И чьё же? — поинтересовался я, отодвигаясь подальше от пахнущей ландышами Эстер.
— Твоё, — хором сказали женщины. — Оно означает третий, — из своего угла продолжила Сусанна. — А также последний. Или печальный…
— Я так рад, — бесцветно заявил я. — Заметьте, ни одного нормального ответа. Это женские чары и есть?
— Воистину талант, — проворковала Эстер. — Ты схватываешь на лету. На основные вопросы ответ тебе даст наша говорливая Геленка, как заварившая всю кашу. А нам — гостям, пора бы и честь знать. И она встала. Звякнули её серёжки. Я отвернулся. На стуле грязным комом лежала моя одежда.
— Где мой рыцарь? — властно спросила именующая себя Звездой у Сусанны. — Он дышит, — угодливо сообщила та, а я ощутил укол ревности. На полу, рядом с бледными кузенами и воскового оттенка тётками, возлежал молодой мужчина невысокого роста, жутко израненный, изодранный и заботливо забинтованный. Около него восседала Анаит и явно боролась с желанием мурлыкнуть.
