ДОМАШНИЙ ЛАЗАРЕТ
— Бедный попка! — жалобно донеслось из—задвери спальни. — Бедный попка! Вытри нос. — Вслед за этим послышался сухойкашель, и на секунду воцарилась абсолютная тишина, как будто кто—то прислушивалсяв ожидании ответа.
Джек оторвал голову от подушки и бросил взглядна соседнюю кровать.
— Филипп, можно впустить Кики? У него такойпечальный голос.
— Не возражаю, только если он не будет слишкомшуметь. Вроде бы голова у меня сегодня не так раскалывается.
Джек выбрался из постели и, неуверенно ступаяпо полу, подошел к двери. Ребята только что перенесли грипп и все еще ощущалиужасную слабость. Особенно тяжко пришлось Филиппу. Он был просто не в состояниинаходиться в одной комнате с не в меру бойким попугаем. Несмотря на всю своюлюбовь К животному миру, его так и подмывало схватить тапочки, книжки или ещечто-нибудь увесистое и запустить все это птице в голову.
Скорбно склонив голову, Кики переступил порогкомнаты.
— Бедненький мой, иди ко мне, — сочувственнопротянул Джек, и попугай мгновенно взлетел ему на плечо. — Ты, конечно, непонимаешь, за что тебя намедни выдворили из комнаты. Но знаешь ли, когда учеловека башка чуть ли не раскалывается от боли, он совершенно не выноситникакого шума. Филипп едва не загнулся, когда ты в последний раз сотвратительным сходством изобразил чихающий мотор.
— Прекрати немедленно! — Филипп буквальнопохолодел от одного воспоминания о диком грохоте, устроенном Кики. — Мнекажется, я больше никогда уже не смогу улыбнуться ни одной проделке Кики. — Онзакашлялся и вытащил носовой платок из—под подушки.
Тотчас осторожно кашлянул Кики. Джекулыбнулся.
— Кики, не пытайся убедить нас, что у тебятоже грипп. Все равно никто тебе не поверит.
— Грипп, — повторил Кики. — Грипп! Вытригрипп! — И тихо хихикнул.
— Знаешь, Кики, мы пока еще недостаточноздоровы, чтобы безболезненно выносить твои шуточки. — Джек снова забрался впостель. — У скорбного одра полагается говорить тихим голосом и сидеть с выражениемсочувствия на лице. Запомни это, пожалуйста!
— Бедный попка! — проскрипел Кики и,пристроившись возле Джека, глубоко вздохнул.
— Кики, немедленно перестань пыхтеть мне вшею!
Никогда не видел тебя таким демонстративнопечальным. Потерпи, скоро мы снова будем в полном порядке. Сегодня нам ужезначительно лучше. Вот и у Дины с Люси упала температура. Тетя Элли скоро сможетпорадоваться нашему окончательному и бесповоротному выздоровлению. Могу себепредставить, чего она натерпелась, ухаживая на нами все это время.
В этот момент тихо отворилась дверь и в комнатузаглянула миссис Каннингем.
— Ага, проснулись! Как самочувствие? Выпьетелимонного сока?
— Спасибо, не надо, — ответил Джек. — Знаешь,тетя Элли, чего бы мне хотелось? Вареное яйцо и хлеб с маслом. Представляешь,вот именно в эту секунду я отчетливо понял, что хочу этого больше всего на свете.
Миссис Каннингем рассмеялась.
— Хороший признак. А тебе, Филипп, сваритьяичко?
— Спасибо, не надо, у меня совершенно нетаппетита.
— Бедный мальчик! — возопил Кики, покосился наФилиппа и гулко захохотал.
— Заткни свой клюв! — сказал Филипп. — Надбольными нельзя смеяться. Будешь и дальше столько болтать, немедленно вылетишьиз этой комнаты.
Джек шлепнул попугая по клюву. Кики втянулголову в «плечи» и замолчал. Ему совершенно не улыбалось снова расстаться с любимымхозяином.
— Как там Люси и Дина? — поинтересовался Джек.
— В отличие от вас — неплохо, — ответиламиссис Каннингем. — Играют в карты. Кроме того, мне велено спросить, нельзя лиим потом зайти проведать вас.
— Я не возражаю. А вот Филипп, видимо, еще нев форме. Как ты, Филипп?
— Посмотрим, — мрачно ответил Филипп. —Откровенно говоря, мне пока ничего не хочется.
— Ну и ладно, Филипп, — ласково сказала мать.— Завтра тебе наверняка будет лучше.
И действительно, вечером следующего дня Филиппбыл снова бодр и весел, а Кики было позволено болтать и шуметь сколькозаблагорассудится. Однако стоило ему изобразить звуковой эффект под названием«скорый поезд, мчащийся сквозь тоннель», как миссис Каннингем молнией взлетелапо лестнице и гневно обрушилась на него:
— Нет, Кики, я не допущу такого безобразия усебя в доме! У меня больше нет никаких сил.
Дина внимательно посмотрела на мать.
— Бедная мама! Как же ты с нами намучилась.Посмотри, какая бледная. Уж не заболела ли ты сама?
— Да нет! Просто немного устала от бесконечнойбеготни вверх—вниз. Но это ничего. Скоро вы все окончательно выздоровеете иотправитесь в школу.
В комнате раздался всеобщий стон, даже Кики неудержался от горестного вздоха.
— В школу! — воскликнул Джек. — Тетя Элли, нузачем ты помянула ее именно сейчас! Терпеть не могу появляться в школе посленачала занятий. Народ уже успел ко всему притерпеться, обо всем договориться. Итут появляешься ты: ничего не знаешь, ничего не понимаешь, как какой—топервоклашка.
— Ничего, переживете, — рассмеялась миссисКаннингем. — Я пошла вниз. Позаботьтесь, пожалуйста, о том, чтобы в ближайшеевремя я не слышала рева взлетающих самолетов, грохота мчащихся поездов и лязгагазонокосилок.
Когда она вышла, Джек с серьезной минойобратился к Кики:
— Слышал? Так что веди себя пристойно!
— Мама неважно выглядит, —заметил Филипп,сдавая карты. — Будем надеяться, что Билл свозит ее куда-нибудь отдохнуть.Когда возвратится, естественно.
Дина взяла карты.
— Куда опять подевался Билл? Уже целаявечность, как от него ни слуху ни духу.
— Наверно, снова выполняет какое-нибудьсекретное правительственное задание, — ответил Филипп. — Мне кажется, маме—тоточно известно, где он пропадает. Но кроме нее — ни единой душе. Помяните моеслово, в один прекрасный день он снова объявится здесь как ни в чем не бывало.
Билл Каннингем и мама Филиппа и Дины,потерявших отца много лет назад, поженились совсем недавно. И сразу жеусыновили (и, соответственно, удочерили) Джека и Люси, которые были круглымисиротами и давно уже привыкли считать миссис Каннингем родной теткой. И все онидружно души не чаяли в умном и страшно энергичном Билле, который в силу своейпрофессии то и дело попадал в разные переделки.
— Надеюсь, он вернется до того, как насотправят в школу! — сказал Джек. — Он уже сто лет дома не появлялся. Сейчас надворе октябрь, а исчез он аж в начале сентября.
