Но есть и другая кровь.
Есть кровь, что течет из утробы женщины. Этоне признак смерти, а всего лишь величайший плодородный источник – река крови,способной в определенный момент породить человеческое существо, это живаякровь, невинная кровь, такой она и была на прокладке, под роем муравьев, вгрязи и запустении, именно та кровь, льющаяся без конца, словно из женщины,выпустившей из себя темную тайную силу, создающую детей, выпустившую из себямощный поток, принадлежащий только ей одной.
Именно такой кровью я сейчас истекала. Не кровьюот ран, которые он мне нанес, не кровью от его ударов и пинков, не кровью отцарапин, которые он сделал, пытаясь отобрать скрипку.
Это была кровь, о которой я пела, сделав своюмузыку этой кровью, и она текла, как эта кровь; именно эту кровь, по моимпредставлениям, наливали в потир во время причастия, здоровая, сладостнаяженская кровь, это невинная кровь, способная в определенное время статьвместилищем души, кровь внутри нас, кровь, которая создает, кровь, котораяубывает и вновь течет, без жертв и увечий, без потерь и разрушений.
Теперь я слышала ее, эту свою песню. Я слышалаее, и казалось, что свет вокруг меня широко разлился. Мне не нужен был такойяркий свет, и все же он был такой чудесный, этот свет, поднимавшийся кперекрытиям, которые, как я знала, находились над головой, и, открыв глаза, яувидела не только огромный зал, заполненный зрителями, я увидела Стефана, исвет находился прямо за ним, а Стефан все равно продолжал тянуть ко мне руки.
– Обернись! – сказала я. –Стефан, обернись! Стефан!
И тогда он обернулся. В луче света стоялафигура, коротенький, коренастый человечек нетерпеливо подзывал Стефана. Идем. Явзяла последний аккорд.
Ступай, Стефан! Ты потерянное дитя! Стефан!
Я не могла больше играть.
Стефан испепелял меня взглядом. Он проклиналменя, сжав кулаки, но лицо его изменилось. Оно претерпело полное и, видимо,неосознанное изменение. Он смотрел на меня огромными перепуганными глазами.
Свет за его спиной начал меркнуть, когдаСтефан стал приближаться этакой темной тенью, свет еще больше померк, когдапризрак завис надо мной, не более осязаемый, чем тень кулис.
Музыка закончилась.
Весь зал встал, как один человек. Еще однапобеда. Как же так, Господи? Как же так? Три яруса вознаграждают тот шум, чтоявляется моим единственным языком.
Зал взорвался аплодисментами.
Еще одна победа.
Придуманные призраки исчезли без следа.
Кто-то подошел, чтобы увести меня со сцены. Явглядывалась в лица, кивала: «Не разочаровывай зрителей, огляди зал направо иналево, взгляни на верхние ярусы балкона, а затем на ложи. Нечего подниматьруки в тщеславном жесте – просто поклонись. Кланяйся и шепчи благодарности. Иони все поймут. Благодари их от всей своей окровавленной души.
На мгновение я снова увидела его, совсемблизко, смущенного, согбенного, почти прозрачного, угасающего. Жалкоенесчастное создание. Но откуда взялось это замешательство? Это странноеудивление в его взгляде. Он исчез.
Меня снова подхватили люди, о счастливица,ведь вокруг тебя столько добрых ласковых рук. О, судьба, удел, рок и планида.
– Стефан, ты мог бы уйти туда, где свет.Стефан, ты должен был уйти!
Стоя за кулисами, я все плакала и плакала.
Никто не посчитал это ни в малейшей степенистранным. Щелкали камеры, строчили репортеры. В глубине души я уже несомневалась, что те, кого я потеряла, обрели покой – кроме Фей… и Стефана.
Глава 20
Я отправилась в «Театро Амазонес», что вМанаусе, потому что это было исключительное место и однажды я уже видела его вкино. Фильм назывался «Фицкарралдо» немецкого режиссера Вернера Герцога, нынепокойного, Лев и я в чертовски трудное время после смерти Лили провели одинспокойный вечер вместе на киносеансе.
Я не запомнила сюжета. В памяти осталисьтолько оперный театр и рассказы о каучуковом буме и роскоши здания и какое оновеликолепное, хотя ничто на земле никогда бы не могло сравниться с этим дворцомв Рио-де-Жанейро.
А кроме того, я должна была немедленно сыгратьеще один концерт. Во что бы то ни стало. Я должна была узнать, вернутся липризраки. Я должна была убедиться, что все кончено. Перед отъездом у насвозникла небольшая заминка.
Позвонил Грейди и настоятельно просил, чтобымы вернулись в Новый Орлеан. Он не говорил зачем, а только твердил, что мыдолжны вернуться домой, пока наконец Мартин не взял трубку и со своей обычнойсдержанной оскорбительностью потребовал у Грейди ответа, что тот имеет в виду.
– Послушай, если Фей мертва, скажи нам…Просто скажи. Нам совсем не обязательно лететь домой в Новый Орлеан, чтобыузнать эту новость. Скажи нам сейчас.
Катринка вздрогнула.
Спустя долгую паузу Мартин, прикрыв рукойтрубку, сказал:
– Это ваша тетушка Анна Белл.
– Мы любим ее, – сказала Роз, –мы пошлем море цветов.
– Нет, она не умерла. Она заявляет, чтоей звонила Фей.
– Тетушка Анна Белл? – переспросилаРоз. – Тетушка Анна Белл разговаривает с архангелом Михаилом, когдапринимает ванну. Она просит его помочь ей снова не упасть в ванной и не сломатьбедро.
– Передай мне трубку, – сказала я.Остальные сгрудились вокруг.
Все оказалось так, как я думала Тетушка АннаБелл, которой было уже далеко за восемьдесят, решила, что среди ночи ей кто-тозвонил. Номера не оставили, откуда звонили – непонятно.
– Она говорит, голос был едва слышен, ноуверена, что это голос Фей.
– Что-нибудь просили передать?
– Нет, ничего.
– Я хочу сейчас же поехать домой, –сказала Катринка.
Я засыпала Грейди вопросами. Искаженный голос,похожий на голос Фей, бессмысленный звонок, никакой информации, откуда звонили– неизвестно. А как же телефонный счет? Пока не пришел. Все равно толку от негобудет мало: тетушка Анна Белл давно потеряла свою карточку, и кто-то изБирмингема, штат Алабама, теперь звонит по ней во все города.
– Нужно, чтобы кто-нибудь тамдежурил, – сказал Мартин. – Один у телефона тетушки Анны Белл, авторой – дома. Вдруг Фей снова позвонит.
– Я еду домой, – сказала Катринка.
– Зачем? – спросила я, вешаятрубку. – Чтобы сидеть там и ждать изо дня в день на случай, если онаснова позвонит нам?
Сестры посмотрели на меня.
