Пролог
То, что я пытаюсь здесь делать, вероятно,вообще неосуществимо с помощью слов. Вероятно, этого можно добиться только вмузыке. Я же хочу попытаться сделать это словами. Я хочу придать рассказуструктуру, которой обладает только повествование – начало, середина иконец, – одним словом, полное развертывание событий в фразах, правдивоотражающих воздействие этих событий на автора Вам совершенно не обязательнознать композиторов, часто упоминаемых на этих страницах: Бетховена, Моцарта,Чайковского, надрывную игру деревенских скрипачей или мрачное звучаниегаэльских скрипок. Мои слова должны донести до вас саму суть звучания.
Если этого не произойдет, значит, существуетнечто, что никак не поддается словесному описанию. Но раз эта история живет вомне, я вынуждена ее поведать: свою жизнь, свою трагедию, свой триумф и его цену– у меня нет иного выбора, кроме как попытаться выразить все это на бумаге.
Итак, мы начинаем… Не старайтесь связатьсобытия моей жизни в одну цепочку, словно бусины четок. Ничто подобное невходило в мои намерения.
События вырываются наружу в совершеннейшембеспорядке, как подброшенные вверх бусины. Но если бы все таки их нанизать исделать четки – а лет мне ровно столько, сколько бусин в четках: пятьдесятчетыре, – мое прошлое все равно не представляло бы собой складноеописание, в котором нашлось бы место и для тайн, и для грусти, и для радостиили славы. Никакое распятие в конце пути не искупает грехов за пятьдесят четырегода. Я опишу здесь только яркие моменты, которые важны для повествования.
Представьте меня, если угодно, в образе отнюдьне старой женщины. Пятьдесят четыре по нынешним временам – пустяки. Нарисуйте всвоем воображении, если это обязательно, невысокую пухленькую особу сбесформенным торсом, отравившим всю мою взрослую жизнь, и при этом с детскимличиком и пушистыми темными волосами, густыми и длинными, с тонкими запястьямии лодыжками. Накопленный жирок не изменил выражение моего лица – оно осталосьтаким же, как и в год моего двадцатилетия. Стоит мне облачиться в какую-нибудьодежду свободного покроя, как я становлюсь похожей на маленькую молодую женщинус гитарообразной фигурой.
Создавая мое лицо, природа проявила доброту,но не переусердствовала в этом: типичная ирландско-немецкая физиономия квадратнойформы, большие карие глаза и челка над бровями, скрывающая худшую черту моейвнешности: низкий лоб. «Какая хорошенькая!» – говорят о кубышках вроде меня.
Черты лица не совсем заплыли жиром, так чтопри определенном свете даже могут показаться сносными, хотя и не оченьвыразительными. Если какой-нибудь прохожий и обращает на меня внимание, тотолько благодаря острому взгляду, в котором светится отточенный ум, а ещепотому, что, когда улыбаюсь, я кажусь действительно молодой.
Конечно, в том, чтобы оставаться молодой впятьдесят четыре года, сегодня нет ничего необычного. Но во времена моегодетства человек, проживший более полувека, считался старым.
Будь нам за пятьдесят, за шестьдесят – неважно сколько, – мы все идем по жизни так, как позволяет делать этосостояние нашего организма: шагаем свободным легким шагом, одеваемсяпо-молодежному, если, конечно, такой стиль нам нравится, сидим, небрежно задравноги на стол, наслаждаемся беспрецедентным здоровьем… – в общем, стараемсядо последних дней сохранить интерес к жизни.
Такова героиня повествования – если мнепредстоит быть героиней.
А кто же герой? О, он прожил больше века.
Эта история начинается с его прихода.
Представьте себе мрачного и обеспокоенногообольстителя – этакого лорда Байрона – на вершине скалы, что обрывается впропасть: задумчивого, таинственного, истинное воплощение романтизма… Да ондействительно заслуживал такой характеристики и полностью ей соответствовал. Онраспространял вокруг себя удивительную ауру величия – изысканного и глубокого,трагичного и притягательного… Как «Стабат матер».[1] И онзаплатил за все. Заплатил…
Вот что произошло…
Глава 1
Он появился за день до смерти Карла.
Ближе к вечеру город приобретал сонный пыльныйвид, движение на Сент-Чарльз-авеню, как всегда, не затихало, и большие листьямагнолии полностью закрыли мощенную плитами дорожку, потому что я давно невыходила, чтобы подмести ее.
Он дошел до моего угла, но не стал переходитьна другую сторону. Вместо этого он остановился перед цветочной лавкой, повернулсяи, наклонив голову, посмотрел на меня.
Я стояла у окна за занавеской и все видела. Нафасаде нашего дома много таких длинных окон и несколько широких просторныхкрылец. Я наблюдала за улицей, за спешащими по ней машинами и людьми – простотак, бездумно, без всякой на то причины, как делала всю свою жизнь.
Разглядеть меня за плотной занавеской нетак-то легко.
Движение на углу интенсивное. Но тюлеваязанавеска, хоть и порвана, все еще остается достаточно плотной, чтобы обитателидома не чувствовали себя на виду у всего мира.
В тот раз скрипки при нем не было – толькомешок висел через плечо. Он просто стоял и смотрел на дом, а потом повернулся,словно достиг конца пути, и теперь направлялся обратно, не торопясь, пешком,точно так, как пришел сюда, – обыкновенный прохожий, совершающий вечернююпрогулку.
Он был высок и сухопар, но отнюдь не лишенпривлекательности. Неухоженная темная шевелюра, волосы длинные, как урок-музыкантов, заплетенные в две косы, чтобы не падали на лицо. Помню, когдаон повернулся, мне понравилось, как они рассыпались по спине. Поэтому помню иего пальто – старое черное, ужасно пыльное, словно он ночевал в пыли. Мнезапомнились блестящие черные волосы – нечесаные, длинные и очень красивые – нафоне этого пальто.
У него были темные глаза – я это разгляделанесмотря на большое расстояние – те выразительные, глубоко посаженные глаза,которые кажутся очень загадочными под изогнутыми бровями, пока не подойдешьпоближе и не разглядишь в них теплоту. Он был долговяз, но не без изящества.
Он смотрел на меня и смотрел на дом. А вследующую секунду пошел прочь, легким шагом, чересчур размеренным, как мнепоказалось. Хотя что я могла в то время знать о призраках? Или о том, как ониходят, оказавшись в нашем мире?
Он вернулся спустя два дня после смерти Карла.Я никому не сообщила, что Карл умер, и автоответчик продолжал за меня лгать.
Эти два дня принадлежали только мне.
