— Тихо!
Я замерла на месте.
— Тут кто-то есть, — прошептал Слава мне на ухо.
Бесшумно повернулся и растворился в темноте недостроенного дома. А я стояла, не шевелясь, и смотрела на ровный голубой свет, спрятанный в моей руке.
Это было самое красивое зрелище, какое я видела в своей короткой жизни. Камень впитывал тусклые лунные лучи и преображал их в голубую текучую реку. Свет переливался внутри твердой прозрачной глубины, притягивал и завораживал взгляд. Кто сказал, что алмаз — это всего лишь твердый углерод? Глупость какая! Этот камень — живой.
Никому его не отдам.
Это было последнее, что я подумала. Сзади надвинулась ладонь с зажатым в ней платком. Ткань пахла острым и дурманящим запахом нарциссов. Платок прижался к моему носу, я опустила руку, и голубой свет перед глазами померк.
Темнота все-таки добралась до меня.
В детстве мне удалили аппендицит. Эту операцию я помнила очень долго, но совсем не потому, что у меня что-то болело.
Помнила потому, что мне дали наркоз.
И кино, которое мне показали во сне, было таким цветным, ярким и захватывающим, что не хотелось просыпаться.
Помню, что после возвращения в реальный мир, я долго не могла придти в себя от разочарования: таким серым, тусклым и скучным он выглядел после мира, увиденного мной на операционном столе.
Постепенно с течением времени воспоминание потускнело, краски выцвели, и я научилась находить красоту и яркость в мире реальном.
А потом на меня свалились обязанности, и мне вообще стало не до иллюзий.
Но сейчас я точно знала, что нахожусь в мире иллюзорном, ненастоящем. Все-таки небольшой опыт у меня уже есть.
Настоящий мир никогда не бывает таким красивым.
Я видела огромный, смутно знакомый город, который не могли построить современные архитекторы. Потому что этот город органично и естественно вписался в окружающее пространство, а не захватил в войне с природой нужную территорию.
Дворец, огромный храм с длинным порталом, мозаичные полы, колонны, в уголках которых свили гнезда ласточки, фонтаны, статуи на площадях…
И огромная толпа зрителей, собравшихся поглазеть на невиданное зрелище.
Длинная процессия медленно двигалась по широкой, вымощенной камнями улице.
Впереди всех ехал высокий худой человек.
Человек был не молод, но и не стар. Морщины, резкими прямыми линиями исчертившие его худощавое надменное лицо, говорили, скорее об усталости, чем о возрасте. У мужчины были очень светлые серые глаза, ярко выделявшиеся на смуглом загорелом лице, и эти глаза напоминали глаза хищных птиц. Возможно потому, что были такими же ясными, возможно потому, что мужчина, подобно хищной птице, смотрел не на толпу, бросавшую под ноги его коня цветы и венки, а куда-то вдаль, на одному ему видную цель.
На одному ему видную добычу.
Даже нос его, хищно изогнутый к костлявому подбородку, напоминал острый птичий клюв. Тонкие губы мужчины были твердо сжаты, но все же нет-нет да и мелькала на них едва заметная довольная усмешка.
Усмешка, говорившая о том, что равнодушие мужчины к триумфу, устроенному в его честь, напускное. И что тщеславие, пускай даже слабое, свойственно всем. Даже римским императорам.
Особенно римским императорам.
Оглушительно и натужно ревели трубы, солнце ослепительно отражалось в начищенных металлических доспехах, разбрызгивало лучи с золотого шлема, вкрадчиво переливалось на драгоценных перстнях, украшавших худые коричневые пальцы. Сверкала золотая уздечка, горел красным кровожадным светом огромный рубин в конском налобнике, играло золотом шитье драгоценной парчи, покрывавшей спину белого коня.
И, заглушая надсадный рев победных труб, равнодушно и мерно печатали шаг старые, ко всему привыкшие легионеры, шедшие следом за своим императором по широкой Аппиевой дороге.
Они и в самом деле были равнодушны к ликованию зрителей, к цветам, летевшим под кожаные подошвы высоких котурнов, к восторженному реву толпы.
Потому что они видели все: и триумфы, и поражения.
Иногда их встречали, как сегодня, цветами и приветственными возгласами, иногда — камнями и издевательствами. И они закрывались щитами от цветов и венков так же равнодушно, как закрывались когда-то от летящих в них камней.
Они привыкли.
Они устали.
Они были главными героями в настоящих, не театральных битвах.
Они были статистами в этом представлении, устроенном в честь удачливого полководца и императора.
Звуки труб и четкий печатный шаг удалялись все дальше, растворялись за поворотом, в самом конце длинной Аппиевой дороги. Дороги почета. Дороги, по которой всегда возвращались победители.
А вместе с ними почему-то смолкла и ликующая толпа.
За ветеранами римских легионов, чуть отстав, шла одна женщина.
Женщина была опутана золотыми цепями с такой изобретательностью, что они, не сковывая движений, ясно давали понять: женщина — пленница.
Женщина была не похожа на высоких статных римлянок с белокурыми волосами, уложенными в замысловатые прически, скрепленные обручем вокруг головы.
Но она была красива. Она была очень красива.
Стройное невысокое тело закрывали до пояса распущенные черные волосы. Распущенные волосы — знак позора и скорби.
Но лицо женщины печальным не было.
Черные огромные глаза пленницы смотрели не вдаль, как серые холодные глаза победителя, а прямо в толпу, смотрели пристально и яростно, словно запоминали свидетелей ее унижения. И под этим яростным ненавидящим и пристальным взглядом люди почему-то смущались, отворачивались и отступали назад, словно женщине было тесно идти одной по широкой вымощенной камнями улице.
Так и шла она посреди гробового молчания, высоко подняв голову, глядя прямо в глаза зевакам. И никто не осмелился выкрикнуть ей вслед насмешливую и оскорбительную фразу, вслед за которой раздается презрительный хохот. И ни одна рука не бросила в нее унизительный мелкий камешек.
Толпа молчаливо приветствовала падшее величие.
А следом за женщиной ехала вереница повозок. Сокровища были свалены на деревянные доски небрежно, как ненужный хлам, театральная мишура. Их было так много, что золото обесценивалось прямо на глазах, казалось кусками бурого запыленного металла, а огромные драгоценные камни — просто разноцветными стекляшками, которыми играют дети.
И, замыкая шествие, тащились позади повозок пленники. Самые сильные, самые высокие, самые красивые, которых удалось найти среди поверженных врагов. Будущие гладиаторы. Будущие актеры кровавых представлений.
Их плечи, в отличие от плеч женщины, шедшей впереди были уныло опущены, и шеи покорно склонены. Они смотрели только под ноги и не поднимали тоскливых глаз на обступившую их толпу. Глухо звякали настоящие, не театральные цепи, которыми были скованы их руки.
