Так и уходили все они в неизвестность, в будущее, скрытое от их глаз за поворотом широкой Аппиевой дороги.
Но почему я иду среди пленников? Почему мои руки скованы одной с ними цепью? Почему кто-то с силой бьет меня по щекам? Я не хочу! Мама!
Я застонала и затрясла головой. Попыталась оттолкнуть от себя чужую руку, но почему-то не смогла этого сделать.
— Ира!
Меня снова ударили по щеке. Сильнее, чем раньше.
Я открыла глаза, и взгляд уперся в тусклую серую стену. С прибытием. Почему этот мир такой бесцветный?
— Ира, ты меня слышишь?
Я повернула голову. Где-то надо мной, совсем недалеко плавал в воздухе расплывчатый белый овал.
Я попыталась подвинуться к нему поближе, сфокусировать взгляд и понять, наконец, чей смутно знакомый голос называет мое имя. Дернулась и не смогла встать. Левая рука почему-то висела в воздухе. Я попыталась шевельнуть пальцами. В предплечье одновременно всадили сотню тонких глубоких иголок.
Я повернула голову. Ну, да. Классическая поза современного раба. Левая рука прикована к батарее наручниками.
— Ира, как ты себя чувствуешь?
В комнате царил полумрак, но даже он был слишком ярок для моих слезящихся глаз. Я прикрыла лицо правой рукой. Что со мной?
— Кто вы? — спросила я с трудом.
Язык опух и занимал слишком много места во рту.
— Ира, ты меня видишь?
— Нет, — ответила я более внятно. — Мне больно открывать глаза.
— Это пройдет. Посмотри на меня, слышишь?
Я оторвала ладонь от лица и подняла голову. Боже мой, ну почему его голова так высоко?
Потому, что он высокого роста.
Я застонала и попыталась вжаться спиной в холодную кирпичную стену.
Верховский!
— Добился своего, сволочь, — сказала я тихо.
— Ира!
— Сними наручники! У меня рука болит!
— Ира!
— Ты слышишь?
— Посмотри на меня! — терпеливо попросил он меня. Я прищурилась.
Верховский сидел недалеко от меня. В отличие от меня, он был не только прикован к батарее. На ногах у него были какие-то странные средневековые цепи. Я невольно засмеялась.
— Что за маскарад?
— Ира, почему ты босиком? — спросил он, не отвечая на мой вопрос.
Я посмотрела на свои ноги в тоненьких старых носках. Потом обвела взглядом комнату.
Подвал. Я его помню. И окно наверху в четырех с половиной метрах от пола. И кроссовки мои стоят у противоположной стены.
— Тебе не холодно?
Только сейчас я почувствовала, что тело начала сотрясать мелкая ледяная дрожь.
— Холодно, — ответила я растерянно. — Что произошло? Почему мы в таком виде? Кто это сделал?
— Я! — ответил мне насмешливый, смутно знакомый голос.
Я вздрогнула и оглянулась в сторону двери.
Слава стоял на верхней ступеньке. Подтянутый, спокойный, уверенный в себе. Не тот человек, которого я знала. Не тот смешной очкарик, никогда не смотревший под ноги.
Этот человек прекрасно видел и точно знал, куда идет.
Минуту он озабоченно смотрел на меня, потом присел на ступеньку и сказал:
— С возвращением!
Я не ответила. Просто не знала, что сказать, и все.
Слава обернулся в сторону открытой двери и громко крикнул:
— Мама!
Послышались шаги, спускающиеся вниз по ступенькам, и в подвал вошла женщина, которую я уже видела раньше. Только сейчас на ней была не смешная маечка с логотипом министерства чрезвычайных ситуаций, а строгий брючный костюм.
— Оклемалась! — констатировала она и подошла ближе.
— Пришли оказать мне психологическую помощь? — спросила я.
— И не только психологическую, — ответила она терпеливо. — Не дергайся, дурочка, тебе же хуже будет.
Я не могла сопротивляться, поэтому позволила женщине дотронуться до моего лица и оттянуть вниз глазное веко.
Она обхватила ладонями мое лицо, подняла его к высокому окну в деревянной раме. Яркий свет взорвал роговицу глаз, и по щекам немедленно потекли слезы.
— Ничего страшного, пройдет, — сказала женщина равнодушно и отпустила меня. — Слава! У нее температура.
— Это последствия стресса, — ответил мой приятель. — Нервного потрясения.
Улыбнулся мне и весело спросил:
— Правда, Ирка?
Я промолчала. Меня знобило все сильней.
— Да нет, это не стресс, — сказала женщина. — Скорее всего, простуда, и не вчерашняя…
Она пожала плечами и договорила:
— Простуда сильная, с высокой температурой.
Впрочем, договорила без особой тревоги в голосе. Просто поставила диагноз.
— Там ее кроссовки стоят, — подал голос Верховский. — У стены. Дайте ей одеться.
Женщина вопросительно взглянула на моего бывшего приятеля. Тот немного подумал, затем медленно и грустно покачал головой.
— Не нужно.
Слава подошел ко мне и присел на корточки. Протянул руку и попытался дотронуться рукой до моей щеки. Я отчаянно завертела головой, пытаясь увернуться. По щекам непрерывной дорожкой бежали слезы.
Слава опустил руку на свое колено и посмотрел мне в глаза. Странно, что он может смотреть мне в глаза. Интересно, как это у него получается?
— Ирка, мне не хочется делать тебе больно, — сказал он мягко, даже с каким-то сожалением. — Может, так оно и лучше будет. Ты же понимаешь, что я не смогу тебя отпустить.
Я стиснула зубы и ничего не ответила.
Слава поднялся на ноги и пошел назад, к двери. Тут Верховский сделал короткое движение ногами, скованными короткой цепью, и врезался подошвами в щиколотку уходившего.
Движение было яростным, но неловким. Правая рука, прикованная к батарее, не позволила ему дотянуться до цели. Слава пошатнулся, но устоял на ногах. Покачал головой, нагнулся и аккуратно почистил испачкавшиеся брюки.
— Еще раз что-нибудь такое выкинешь, накажу, — сказал он укоризненно, как ребенку.
— Мразь!
Алик скрипнул зубами.
Слава дошел до ступенек, ведущих из подвала, и сказал, обращаясь к женщине:
— Мам, он сегодня в туалет не ходит.
И добавил, обращаясь к Верховскому:
— Можешь гадить под себя. При даме.
— А она? — спросила женщина, кивая на меня.
Слава пожал плечами, как бы говоря: да какая разница? Считай, что ее уже нет!
