земле и остановились. Дети вскочили, чрезвычайно довольные, хохочущие, засыпанные снегом, который летел им в лицо, пока они ехали.
– Папа! Мама! – помахали они руками Ульриху и Аннете.
– Подумаешь! Я и не с таких горок скатывался – презрительно заметил Жан.
* * *
Со второго этажа башни на горку и каток смотрел Якоб. Целый день там продолжалась гуляние, а вечером, когда все разошлись, вдруг пришло какое-то запоздавшее семейство. Сквозь ветви старых дубов, окружавших башню, в отблесках факелов было видно, как катался на коньках старший мальчишка, выделывая замысловатые фигуры на льду, а мальчишка поменьше снова и снова вместе с маленькой девочкой скатывался с горы на санках.
Поднявшись наверх в очередной раз, младшие дети принялись теребить родителей, подговаривая их на что-то. Глава семейства, длинный худой мужчина, громко рассмеялся и сел на санки. Женщина сначала отнекивалась, но потом села перед ним, поддавшись на уговоры детей.
Санки поехали с горы, но на полдороге внезапно накренились и опрокинулись. Мужчина и женщина свалились с них, перевернулись, ухватились друг за друга и застыли на секунду, а после встали, отряхиваясь от снега и смеясь. Дети были в восторге; они любят, когда взрослые присоединяются к их играм.
– А мужчина на нашего Ульриха похож, – сказал Якоб гревшемуся у очага Иоганну.
– Что? – переспросил Иоганн.
– Да вон семейство какое-то пришло кататься, а мужчина, говорю, на Ульриха похож.
– С ума сошли, ночью кататься пришли! А у Ульриха, поди, забот полон рот, станет он тебе с горки кататься, – проворчал Иоганн.
– Во-первых, еще не ночь, просто темнеет рано. А во-вторых, Ульрих, в отличие от тебя, может и ночью кататься придти.
– А в-третьих, закрой ставни на окнах, всю комнату выстудил! Ты тоже сумасшедший: целый день у окна простоял. Иди лучше сюда, к огню. Поешь, выпей: по случаю праздника еды и выпивки у нас вдоволь, а ты как будто обет воздержания дал. Не узнаю тебя, брат Якоб.
– Ах, брат Иоганн, у меня сегодня случилась меланхолия, а может быть, даже ипохондрия, – ужасные, ужасные болезни! Они случаются вдруг, как при виде плохого, так и хорошего: от плохого, потому что оно плохое, а от хорошего, потому что оно не для тебя.
– Выпей, и все пройдет.
– Вино помогает забыться, но от ипохондрии и меланхолии оно не помогает, только усиливает эти болезни.
– Да брось ты, в самом деле, Якоб! Что ты затосковал? Скажи еще, что лучше тебе помереть: давно этого от тебя не слышал.
– Тебе бы все издеваться надо мною, а не понимаешь, что я как человек философического склада ума склонен грустить о слишком высоком полете своей мысли. Как было бы хорошо жить простыми интересами, не проникая в глубины сущего; не сидел бы я тогда тут, в комнате над покойницкой, да еще в компании с тобой. Был бы у меня свой уютненький домик, была бы пухленькая, румяненькая, веселенькая женушка, был бы десяток упитанных ребятишек, ходил бы я с ними в праздник на каток – эх, вот оно счастье, лучше не надо! – вздохнул Якоб.
– Брось, разве это для тебя? Ты был бы не ты, если бы мог жить так. Твое счастье как раз в том чтобы сидеть здесь, над покойницкой, вместе со мною, тосковать о простой обывательской жизни, но никогда не согласиться на нее, не променять весь огромный мир на маленький уютный домик, – возразил Иоганн.
– Да? Ты думаешь? – Якоб наморщил лоб и выпятил нижнюю губу. – А знаешь, ты прав, брат Иоганн. Общаясь со мной, ты явно поумнел, и в твоих рассуждениях изредка тоже стало проскакивать что-то философическое.
– Благодарю тебя за добрые слова, брат Якоб, – склонился перед ним Иоганн. – Ну, что же, налить тебе вина?
– Наливай. Я чувствую, что меланхолия с ипохондрией не настолько сильны, чтобы выдержать его.
– А покушать?
– Об этом и спрашивать не надо. Кстати, я совсем забыл, что еще Саллюстий рекомендовал хорошо покушать тому, кто заболел меланхолией или ипохондрией, – оживился Якоб. – По его утверждению, когда желудок заполняется, то для этих болезней просто не остается места, ведь все болезни проникают именно в желудок. Дабы не дать им задержаться в нем, нужно немедленно вслед за приемом пищи пустить по гортани и пищеводу потоки какой-нибудь жидкости, но не воды, конечно, от нее один вред! Под давлением жидкости болезни покинут желудок и переместятся в кишки, и тут, главное, не дать им задержаться и там. В этом нам помогут соленые огурцы, перемешанные со сметаной, рыба, зажаренная в молоке, вареное мясо, политое тыквенным соусом, яблочный сидор и красное игристое вино. Все это у нас с тобой имеется, – следовательно, в ближайшие часы ипохондрия и меланхолия покинут мое тело естественным путем.
– Считай, что ты уже на пути к выздоровлению. Не болей, брат Якоб! – Иоганн стукнул своим стаканом о его стакан.
– И тебе не хворать, брат Иоганн!
– Слушай, Якоб, что мы будем делать весной? – спросил Иоганн, обсасывая косточки рыбы. – Наш сосед мельник с огромной радостью поведал мне, что после Пасхи анатомический театр переведут отсюда. Вроде бы и новое помещение уже подобрали: в холодных погребах бывшего епископского Сытного Двора. Попрут нас с тобою из сторожей! Здесь еще терпят, вдали от глаз людских, и поскольку никто больше не соглашается сторожить покойников; мельник едва не спился, когда ему поручили присматривать за мертвецами. Но на новом месте, в самом городе, нас держать в сторожах не станут. О нас болтают бог знает что; говорят, мы – вольнодумцы, смутьяны, пьяницы и развратники.
– Значит, когда мы с прежней властью боролись, в восстании участвовали, жизнью своей рисковали, мы смутьянами не были, а теперь нас в смутьяны записали? – возмущенно воскликнул Якоб. – О, народ, народ, как ты неблагодарен!..
– Можно было бы обратиться за помощью к Ульриху, но что-то мне не особенно хочется оставаться в этом городе…
– Скучно в нем становится, – кивнул Якоб. – Епископа нет, идолов низвергли, веру правильную ввели, порядок утвердили, и жизнь налаживается, а становится все скучнее и скучнее. Тут не то что ипохондрией заразишься, руки на себя наложить можно!
– А как же румяненькая пухленькая женушка, о которой ты вздыхал? – ехидно заметил Иоганн.
– То не я вздыхал, а моя меланхолия, – ответил Якоб. – А ты, вместо того чтобы издеваться над своим заболевшим товарищем, рассказал бы лучше о наших планах на будущее.
– О наших планах? Изволь. Планы наши обычные. Придет весна, пригреет солнце, растает снег – и пора нам в дорогу.
– Куда пойдем?
– Из города.
– Это понятно. А дальше?
– А дальше – вперед. Хочешь,
