купишь. Санта Клаус велел передать, что со временем подарит тебе новый камзол и куртку, а пока он начал с перчаток.
– Спасибо ему, – Ульрих еще раз поцеловал Аннету, застенчиво покосившись на детей.
– Папа, ну, доставай же следующий подарок! – нетерпеливо дернула его за рукав Лизетта.
– Сейчас, сейчас! – Ульрих засунул руку в чулок. – «Аннете». Это – нашей маме. На, разверни, что там?
– Какой чудесный гребень! – воскликнула Аннета. – Это из кости морского зверя, да? Говорят, что волосы от такого гребня делаются более густыми и пушистыми. На нем еще и узоры вырезаны. Дорогой гребень, а?
Ульрих взял следующий чулок.
– Чей же тут остался подарок? «Лизетте». Где Лизетта?
– Я здесь, папа. Ты, что, забыл? – раскрасневшаяся от досады и от того, что все уже получили свои подарки, а она еще нет, Лизетта нетерпеливо выхватила сверток из рук Ульриха.
– Ой, ой, поглядите, ребеночек! – закричала она. – Малюсенький, но как настоящий! И одежда на нем есть, и еще одежда тут лежит! Ой, какой замечательный ребеночек, и какая у него красивая одежда! А где он будет спать? Папа, ты сделаешь ему кроватку?
– Обязательно сделаю, моя птичка, – глаза Ульриха увлажнились.
– Дети, дети, послушайте меня! – хлопнула в ладони Аннета. – Оставьте на время свои подарки и прочтите папе то стихотворение, которое вы разучили. Кому я сказала? Успеете еще наиграться. Ну-ка, все встали рядышком и дружно – раз, два, три – читаем!
– «Младенец девою рожден, на благо нам родился», – нестройно начали декламировать дети.
– Дружнее, дружнее! Как мы учили, вспомните.
– «Хорош Младенец до того, что всюду в мире торжество», – детские голоса окрепли и слились в один хор:
Он всем спасение принес,
Господь наш Иисус Христос.
Он пострадать за нас готов.
Очистит нас он от грехов.
По всем приметам – это Он:
Беднее не сыскать пеелен.
В убогих этих яслях Тот,
Кто на себе весь мир несет.
Отныне наша радость – в Нем.
За пастухами в дом войдем!
Приносит счастье Он один,
Благословенный Божий сын.
Пою о Боге всеблагом,
О Божьем сыне дорогом.
Все войско райское поет,
Нам возвещая новый год.
Ульрих не смог сдержать слез, слушая, как дети восславляют Иисуса.
– Ты почему плачешь, папа? – спросила Лизетта.
– От счастья, милая, от счастья! А теперь давайте возьмемся за руки и все вместе еще разок прочитаем последние четыре строчки. Всей семьей, громко:
Пою о Боге всеблагом,
О Божьем сыне дорогом.
Все войско райское поет,
Нам возвещая новый год.
– Спасибо вам, милые мои, дорогие! – сказал растроганный до глубины души Ульрих. – Никогда в жизни мне не было так хорошо. Я уверен, что сам Господь сейчас смотрит на нас и радуется.
* * *
В былые времена на Рождество устраивались театрализованные представления, и с утра до вечера по городу ходили процессии ряженых, изображающие всех главных героев праздника.
После утверждения новых порядков Городской Совет во главе с Ульрихом принял решение о запрещении представлений и шествий как несоответствующих нормам истинной веры. Для примера сослались на другие евангелические города, где подобные празднества уже были отменены.
Совет рекомендовал жителям города провести Рождество в благочестивой радости, в чтении Писания, в возвышенных беседах о миссии Спасителя, в просветленной молитве.
По примеру других городов с утра во все молельные дома и собрания верующих были направлены дополнительно проповедники. В частности, Ульрих, оставив свою семью утром, вернулся домой только к ужину, – охрипший, замерзший и невеселый. От усталости, накопившейся за последние дни, ему стало казаться, что горожане очень мало изменились к лучшему.
Аннета и дети наперебой болтали с ним за ужином. Они целый день просидели дома, ожидая Ульриха, и теперь хотели знать все, что происходило сегодня в городе. Ульрих отвечал нехотя, и они, почувствовав его настроение, насторожились и помрачнели.
Ульриху стало стыдно. Отодвинув тарелку, он встал из-за стола и с улыбкой сказал:
– Я видел, как многие мальчики и девочки шли сегодня с санками и коньками. Они шли кататься. А что если и нам пойти покататься на пруд у старой сторожевой башни?
– Кататься! Кататься! – завопили дети, запрыгали и захлопали в ладоши.
– Но уже стемнело, – с сомнением произнесла Аннета.
– Ничего. На улицах всюду горят факелы. По случаю праздника город весь освещен, – сказал Ульрих.
– Но эта башня. Там же… – Аннета не договорила, многозначительно глядя на мужа.
– Башня на острове, а мы будем кататься на пруду, – ответил Ульрих.
– Кататься! Кататься! Ну же, мама! Пошли кататься, ну что ты! – продолжали шуметь дети.
– Ладно, пойдемте, – сдалась Аннета. – Только одеваться теплее и не капризничать!
Когда они пришли на пруд, там никого не было, – дети и взрослые, приходившие сюда днем, уже разошлись по домам, – но на шестах, расставленных около катка, еще не погасли факелы, а на горке над прудом, то разгораясь, то затухая, горели и трещали в костре огромные бревна.
Вокруг расчищенного льда на сугробах валялись обрывки веревочек, которыми привязывали коньки к башмакам; на горке были разбросаны обломки от бочки, неудачно заменившей кому-то санки, и сиротливо лежала потерянная детская варежка.
Жану не терпелось показать, как он хорошо катается: спустившись к катку, он быстро приладил коньки и поехал по льду.
– Смотрите, как я умею! – прокричал он и развернулся на всем ходу так, что коньки зажужжали, и веер снежной пыли поднялся из-под них.
– Отлично! – отозвался Ульрих, а Франсуа обиженно протянул:
– А у меня нет коньков…
– Ничего, и тебе купят, и ты научишься, – успокоила его Лизетта. – И я научусь, – правда, папа?
– Конечно, научишься. Садитесь на санки, а я вас подтолкну, – сказал Ульрих.
– Тут высоко. Может быть, они покатаются там где пониже? – тревожно спросила Аннета.
– Нет, нет, мы здесь съедем! Папа, скажи, что мы здесь съедем! – заголосили Франсуа и Лизетта.
– Ничего. Пусть съедут, – улыбнулся Ульрих.
– Ну, давайте, спускайтесь, чего вы встали? – крикнул Жан.
– Сейчас, сейчас! – Франсуа уселся на санки, спереди примостилась Лизетта, и Ульрих подтолкнул их:
– Поехали!
Дети замерли: стоило санкам сдвинуться с места, как горка, выглядевшая не очень высокой, сразу увеличилась в размерах. По укатанному снегу санки понеслись в пропасть; дыхание перехватило, и нельзя было даже закричать. Самый жуткий миг настал на середине склона, когда скорость возросла невероятно, а до основания горки было еще очень далеко.
Но вот санки, замедляя ход, поехали по ровной
