Мария Стикко
СВЯТОЙ ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ
Название в подлиннике:
Maria Sticco — «San Francesco d’Assisi»
© Copyright 1990
VITA Е PENSIERO. — Milano
Издано с разрешения издательства ВИТА Е ПЕНСИЕРО — Милан, которому принадлежат издательские права
Copyright для русского издания
«Христианская Россия» — Италия
20133 Милан — ул. Понцио, 44
24068 Сериате (Бергамо) — ул. Таска, 36
Russia Cristiana — Italia v. Ponzio, 44 — 20133 Milano v. Tasca, 36 — 24068 Seriate (Bergamo)
На обложке:
СВЯТОЙ ФРАНЦИСК АССИЗСКИЙ, фреска Чимабуе, XIV век.
Глава первая
В ТЕ ВРЕМЕНА
ОРЕЛ
Семь веков назад Священной Римской империи уже не было, был только священный римский император, впрочем, не особенно священный, ибо папа нередко предавал его анафеме, и не римский, ибо по рождению он принадлежал одному из германских племен. Рим просто дал ему право на власть, законы и символ империи, то есть того самого орла, который указывал легионам путь на край света и олицетворял такое величие, что казался Божьей птицей и немцам, и итальянцам, немало претерпевшим от его когтей.
Этого священного римского императора звали Фридрих Барбаросса, был он из Гогенштауфенов и вел свой род из далекого замка в Северной Свевии. Он был белолиц и розовощек, как все немцы, с рыжими кудрявыми волосами, и весел на вид, так что казалось, будто он все хочет рассмеяться и показать белоснежные клыки. Руки его были прекрасны, сердце — из бронзы.
Немногим более чем за тридцать лет, с 1154 по 1185 год, он шесть раз спускался в Италию, чтобы укротить непокорные народы. В первый раз он сжег три миланских замка — Розате, Трекате, Галлиате, уничтожил Кьери и Асти, взял приступом Тортону; во второй раз занял Брешию, разграбил Кремону, целый год осаждал и морил голодом, захватил и в шесть дней сровнял с землей Милан, не выказав ни малейшей жалости к его жителям. Все они, от наизнатнейших до самых низших, в покаянных одеждах, с веревкой вокруг шеи, с крестом в руках и посыпанной пеплом головой ходили в его лагерь, падали перед ним, протягивая ему ключи от города, бросали к его ногам тридцать шесть знамен комунны и сворачивали свое боевое знамя. Император был непоколебим. По его приказанию затрещали триста башен на городских стенах, и от прекрасного, могущественного и богатого города осталось поле, покрытое обломками. В третий раз он попытался было затеять войну против Веронской лиги, Виченцы, Падуи и Тревизо. В четвертый — удовольствовался взятием Анконы. В пятый раз он был так жестоко разбит при Леньано Ломбардской лигой, что думали, будто он и сам убит, так что, когда через несколько дней он появился в Павии, людям казалось, что воскрес мертвый. Урок этот пошел ему на пользу, и в шестой раз он появился в Италии лишь для того, чтобы присутствовать на свадьбе: в Милане его сын Генрих сочетался браком с Констанцей д’Альтавилла, последней из норманнов, унаследовавшей сицилианский трон.
Фридрих Барбаросса безусловно противился свободе наших коммун, и все же, из-за любви к орлу, итальянцы его почитали — певцы посвящали ему песни, написанные гекзаметрами, и даже самые знаменитые советники Болоньи, призванные на собрание в Ронкалье, чтобы решить, законны ли его притязания, решили — да, законны, ведь он был наследником кесаря, главою Великой Римской империи, а закон и империя неразделимы.
У Барбароссы была душа тевтона, и, когда его войско под имперскими орлами продвигалось вперед, люди, покоренные священным знаком пропускали его. Когда во время третьего крестового похода, в 1188 году, узнали, что он утонул, как бродяга, в киликийской речонке, все встревожились — такой бесславный конец славного правителя казался предвестником беды для западных стран.
За пять лет до этого, когда в Милане готовились к свадьбе его сына Генриха с Констанцей Норманнской, в народе поговаривали о том, что от этого брака может родиться Антихрист, ибо жениху было двадцать лет и был он сурового нрава, пятидесятилетняя же невеста вернулась в мир из монастыря. Возможно, ее отозвали оттуда по политическим соображениям и, вопреки ее воле и здравому смыслу, выдали замуж за императорского сына, выходца из Свевии, или Соавии, как тогда говорили. Словно ветер промчалась жизнь Генриха, но он оставил после себя ребенка, которого нарекли именем деда, а покровителем его стал папа Римский.
Фридрих II родился в Джези и воспитывался в Италии. Прежде немецкого он услышал говоры Марке и Умбрии и, может быть, больше, чем немецкий, учил классическую латынь законников; французский — язык, принесенный норманнами на прекрасный остров его матери и так чудесно звучавший в старинных песнях труверов; арабский — восточных мудрецов из Палермо; итальянский, на котором придворные поэты к тому времени уже начинали слагать стихи.
Он учился всему, и все давалось ему с той легкостью, что присуща итальянскому духу — и наука о природе, которую в то время считали мракобесием, и философия (он спорил с арабскими мыслителями о том, когда, кто и почему положил начало миру), и охота, и обучение соколов, поэзия, политика, военное искусство.
Его дед появлялся в Италии лишь ради военных сражений и не заходил дальше Рима. Фридрих II обосновался в южной Италии, а в Палермо и в апулийских замках устроил себе покои для отдыха. Он поистине был достойнейшим императором, милостивым в речи и в повадках, он восхищался доблестными воинами, и к его двору, блиставшему талантами, роскошью, восточной и западной изысканностью, стекались люди со всех концов света — музыканты, трубадуры, художники, рыцари, ученые, которых он с почтением и радостью принимал и щедро одаривал.
Всем походил он на римского орла, но был орлом немецким. В помыслах своих он был далек от латинских учений и следовал учениям арабским, а в политике он, как и его предки, боролся против коммун. Он принес войну и в Падуанскую долину и во всю Италию — и центральную, и северную — и вышел лишь видимым победителем. Он обещал первосвященникам, которые сменялись довольно часто, сражаться лишь в крестовых походах, но слова не держал, пренебрегал главным — завоеванием Гроба Господня, и первосвященники трижды проклинали его. Он Антихрист, говорили враги, вспоминая о колдовстве и ересях, о кощунствах и сарацинском дворе. Но верные ему любили его так истово, что, разуверившись в нем, разбивали голову о стену, а
