на восток пойдем, хочешь – на запад, хочешь – на север, хочешь – на юг. Выбор большой, путей много.
– Чем мы будем жить?
– Когда мы уходили из монастыря, я о том же спрашивал Ульриха, ты помнишь? А он мне ответил: Бог нас не оставит.
– Слушай, а может быть, мы и Ульриха с собой возьмем? Пропадет ведь, бедняга, – предложил Якоб.
– Его здесь долг удерживает: перед Богом, перед людьми, а после женитьбы – еще и перед своей семьей.
– Да, его здесь крепко приковали.
– Ему не уйти. А мы можем, – уйдем, брат Якоб?
– Уйдем, брат Иоганн. Неужто я тебя оставлю?
– В никуда, в неизвестность?
– Самое лучшее направление! На нем ты всегда готов к неприятностям, поэтому они не так страшны, а какая радость от удачи, на которую ты даже не смел надеяться!
– Слава тебе Господи, ты повеселел! Твоя меланхолия, видимо, уже переместилась в кишки.
– Ипохондрия тоже. Чувствую, скоро они меня вовсе покинут.
– Так быстро? Ну, тогда выпьем за очищение, брат Якоб!
– За очищение, брат Иоганн!
Жан
Был один из тех удивительно теплых дней, которые случаются в конце зимы. Бледное размытое солнце светило сквозь туман, поднимающийся от земли. Воздух был наполнен влагой и запахами города, которые не перемешивались, как обычно, но каждый был сам по себе. Необычным было то, что среди них почти не было запаха дыма из печей, ибо мало где сегодня топились печи. Это объяснялось не столько теплой погодой, как тем, что горожане целыми семьями ушли на рыночную площадь, где сегодня должна была состояться казнь известно вора.
Суд приговорил его к колесованию, но Духовная Коллегия, во имя милосердия Христова, заменила колесование на простое отсечение головы с последующим четвертованием уже мертвого тела и размещением отрубленных частей оного на шестах, дабы предупредить иных возможных злоумышленников о неотвратимом возмездии.
Поскольку казней в последнее время проводилось немного, жители города стремились во что бы то ни стало попасть на это зрелище. Городской Совет принял все меры, чтобы не допустить давки на рыночной площади: туда допускали ровно столько людей, сколько их могло вместиться при достаточно плотном расположении, но без вреда для здоровья. Зажиточные горожане, не желая толкаться среди простонародья, заранее раскупили места на балконах и в окнах домов, окружающих площадь. Хозяева этих домов получили бешеные деньги; больше всего повезло председателю городской комиссии по надзору за торговлей на рынке: эшафот для казни воздвигли как раз около его особняка, и за каждое зрительское место он брал один золотой.
Для привилегированной публики был построен деревянный постамент прямо напротив плахи. На нем поставили кресла, а вверху на столбах растянули парусину, – таким образом, получилось что-то вроде огромного шатра. Местоположение этого сооружения было продуманным и удачным: солнце должно было находиться за ним в момент казни, не слепить глаза почтенной публике, но хорошо освещать эшафот.
В целом организация казни была великолепной, все мелочи были учтены, вплоть до того, что толпу зрителей разделили одним продольными и двумя поперечными проходами. Эти проходы предназначались для подвоза осужденного и перемещения сопровождающих его охранников, пасторов, солдат, барабанщиков и флейтистов, а затем по этим коридорам могли беспрепятственно ходить лотошники, продающие горожанам еду и напитки.
Преступника привезли на площадь, как только места для почетной публики заняли герр бургомистр, герр Жан, члены Городского Совета и Духовной Коллегии, а также наиболее уважаемые граждане города. Ранее никто не обращал внимания на одежду осужденных: их казнили в том, в чем арестовали и содержали в тюрьме. Из-за этого преступников зачастую привозили на казнь в грязном рванье, источающем зловоние. С недавних пор все изменилось: теперь осужденных на смерть приводили в приличный вид и переодевали хотя и в простую, но чистую одежду. Поэтому вор, которого привезли сейчас на площадь, выглядел очень неплохо: мужчина лет тридцати, соразмерного телосложения, он был одет в черные штаны и чулки, белую рубаху, а на плечах его была накидка из грубого сукна.
Он стоял на открытой повозке, по бокам два солдата держали его скованные цепью руки. Лицо осужденного было бледным, но не лишенным приятности; к правильному овалу лица хорошо подходили коротко подстриженная бородка и длинные волнистые волосы. Вскинув голову, мужчина смотрел на шпиль далекой ратуши, будто растворяющийся в серебристой небесной синеве; принятое осужденным положение, намеренно он это делал или нет, позволило дамам на балконе в полной мере оценить внешность этого мужчины, и, судя по их реакции, он им понравился.
– Зачем ему надо было красть? Он мог бы получить многое и без кражи, – судачили они.
– Что вы имеете в виду?
– У него благородное лицо…
– И фигура стройная.
– Так что же?
– Он мог бы стать, например, пастором.
– Почему пастором?
– Или парикмахером.
– Как Гюнтер?
– О, Гюнтер! Гюнтер это…
– Тише, дамы, тише!
– Фрау Тереза хорошо знает, каково мастерство Гюнтера.
– Что вы хотите этим сказать?
– Он отлично знает свое дело. Вы очень помолодели с тех пор, как Гюнтер стал вашим парикмахером.
– Благодарю вас. Жаль, что у вас нет своего парикмахера.
– О, не беспокойтесь, я еще не в том возрасте, когда женщине нужен парикмахер, чтобы омолодиться!
– Тише, дамы, тише!.. Кстати, ходят слухи, что Духовная Коллегия скоро закроет парикмахерскую гильдию в нашем городе и запретит это ремесло.
– Мой бог! Ах, грешна, это я по привычке!.. Зачем запрещать парикмахерское ремесло?
– А что вы так встревожились, фрау Тереза?
– Нет, я не встревожилась, я просто хочу знать, как христианка. Может быть, я не знаю чего-то, и нарушаю свой долг. Но если герр Жан считает, что парикмахерское дело вредно для христианской веры, я с ним полностью согласна.
– Герр Жан – это наш светоч.
– Апостол Иисуса. Преподобный проповедник.
– С ним мы спасемся. Счастье, что он приехал в наш город…
– Смотрите, этого несчастного молодого человека уже привели к месту казни!
– Кого привели?
– Боже мой, фрау Тереза! Ну, конечно, преступника, вора!
– Помолимся за него, сестры!..
* * *
Вора взвели на плаху и поставили на колени около массивного пня, на котором ему должны были отрубить голову.
Начали зачитывать приговор. В нем подробно описывались преступления осужденного, причем один и тот же рассказ повторялся трижды: вначале как сообщение фактов, затем – в качестве признательных показаний самого преступника, и, наконец, в виде обвинительного заключения суда.
Во время чтения приговора публике было скучно. Кто-то развлекал себя тем, что следил за поведением преступника, кто-то оценивал ораторские способности секретаря суда, зачитывавшего приговор, кто-то воспользовался этим временем, чтобы купить еду у лотошников и перекусить. Единственным человеком, кто внимательно
