слушал судебное постановление, был осужденный, но и ему через некоторое время прискучило это повторяющееся монотонное чтение; он принялся разглядывать народ на площади, а в особенности, прилично одетых дам и господ на балконах и в окнах домов.
Между тем, секретарю было обидно, что его чтение имеет так мало успеха; он выделял интонацией наиболее драматические моменты, делал многозначительные паузы, бросал огненные взоры на толпу – ничто не помогало до тех пор, пока он не дошел до установленной судом меры наказания. «Приговаривается к смертной казни через отсечение головы с последующим четвертованием его мертвого тела и размещением отрубленных частей оного на шестах, поставленных по четырем сторонам рыночной площади, дабы предупредить иных возможных злоумышленников о неотвратимом возмездии», – лишь эти слова вызвали интерес публики, и площадь затихла.
Все смотрели на преступника, а он недоуменно глядел на замолкшего секретаря. «А что же дальше? – как будто вопрошал осужденный. – Неужели все? Больше не ничего будет, и жизни самой не будет? И ничего нельзя изменить? Вот сейчас палач взмахнет топором – и все? Неужели это последние мгновения моей жизни?». Лицо его сделалось жалким, губы затряслись, изо рта вырвался звук, похожий на сдавленный стон. В то же время и некоторые дамы на балконах вынули платки и стали вытирать слезы.
Секретарь был полностью вознагражден за невнимание к своему чтению. Выждав минуту-другую, он торжественно и скорбно сказал:
– Последнее утешение, последнее увещевание осужденному.
Из группы пасторов, стоявших у эшафота, отделились три человека и взошли наверх. Это были самые лучшие пасторы города; они должны были подготовить преступника к смерти.
Бургомистр, сидевший возле Жана на местах для почетных гостей, спросил его о чем-то. Жан знаком показал на эшафот, предлагая посмотреть, что будет дальше.
Первый из пасторов подступил к коленопреклоненному преступнику и принялся тихо говорить ему на ухо. Толпа на площади заволновалась: до нее не доносилось ни единого слова. Бургомистр снова обратился к Жану; тот сделал успокаивающий жест рукой.
Через несколько секунд голос пастора стал возвышаться.
– Ты ли грешнее всех, что тебе уготована казнь сия? Отнюдь, сын мой, не ты самый великий грешник на земле, но тебе уготована казнь сия по велению Отца, который все волосы счел на голове твоей и определил судьбу твою. Для чего же тебе дана судьба такая, спросишь ты? На то ответ есть только у Бога твоего. Может быть, для того чтобы покаялся ты, и не погиб в геенне огненной. Велико милосердие Господа, и спасти душу твою он может не по заслугам, но по раскаянию сердца твоего. Есть ли в тебе раскаяние, и признаешь ли ты Господа своего?
– Да, да, я раскаиваюсь, я признаю – отвечал преступник с отчаянием. – Преподобный, попросите, чтобы меня не казнили!
– Это не в моей воле. Ты согрешил в земной жизни и по земным законам наказание твое. Но надо ли тебе печалиться о том, что ты умрешь? «Я исшел от Отца и пришел в мир; и опять оставляю мир и иду к Отцу». Какое бы место не было тебе там приготовлено, но в том мире уже не будет греха; худший мир ты оставляешь и вступаешь в лучший. Надо ли печалиться о том? Прими участь свою со смирением и возрадуйся.
Первый пастор отступил в сторону, к осужденному подошел второй пастор.
– Разве не знакомо тебе Писание? – спросил он сурово.
– Знакомо, – робко проговорил преступник.
– А если знакомо, как мог ты поддаться искушению сатанинскому? – вдруг закричал пастор так громко, что женщины на площади вздрогнули. – Разве не тебе сказал Иисус: «Если тебя соблазняет рука твоя, отсеки ее: лучше тебе увечному войти в жизнь, нежели с двумя руками идти в геенну, в огонь неугасимый. Где червь не умирает и огонь не угасает». Разве не тебе сказано было Спасителем: «И если нога твоя соблазняет тебя, отсеки ее: лучше тебе войти в жизнь хромому, нежели с двумя ногами быть ввержену в генну, в огонь неугасимый». Разве не для тебя слова Спасителя: «И если глаз твой соблазняет тебя, вырви его: лучше тебе с одним глазом войти в Царствие Божие, нежели с двумя глазами быть ввержену в геенну огненную». Знал ли ты, что сказал Христос? Знал или нет? Не слышу!
– Знал, – выдавил осужденный.
– А если знал, – с новой силой вскричал пастор, – отчего ты не отсек себе руку, не отрубил ногу и не вырвал глаз? Вот ты стоишь теперь здесь, перед нами, с двумя руками, с двумя ногами и с обоими глазами, но пойдешь сейчас в геенну огненную. Чувствуешь ли, как адское пламя уже жжет тебя, чувствуешь ли, как твой язык лопается от жара, чувствуешь ли, как уже горит твоя кожа и твои кишки лижет огонь? И пяти минут не вытерпеть этой муки, а тебе предстоит терпеть ее до скончания времен!
Четвертование («Мученичество св. Ипполита»). Художник Дирк Боутс
Осужденный глухо завыл, а среди народа послышался восторженный шепот: речь второго пастора была просто потрясающей.
Он отступил в сторону, и третий пастор подошел к потерявшемуся и раздавленному преступнику.
– Человек, – кротко вымолвил он, – ты согрешил, ты проклят Богом, но мы, братья твои, молимся за тебя. Вспомни: «Некий человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставив едва живым. По случаю один священник шел той дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самарянин же некто, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился. И подошед перевязал ему раны, возливая масло и вино; и посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем. А на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: «Позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе»». Кто из этих троих, думаешь ты, был ближним попавшемуся разбойникам?
– Оказавший ему милость, – пролепетал преступник.
– Верно. И мы поступаем так же. Мы – ближние к тебе, мы любим тебя, как самих себя. Мы не проклинаем тебя, нет, но молимся, и будем молиться о тебе. Брат наш возлюбленный, пусть успокоится душа твоя! Ты не один, но имеешь сотни братьев и сестер. Посмотри на площадь: сколько тут стоят братьев и сестер твоих. Мы любим тебя. Мы ведь любим его, братья и сестры?
– Да, да, мы любим его! Любим! Любим! – закричали многие люди с площади.
Осужденный рыдал.
– И
