ее протяжении предстоит вступить в пределы будущей державы,
держа одну голову на своих плечах,
а вторую – держа в руках светильником судеб.
Был мрак, не явивший ни снов, ни видений. Первым же в тот мрак обманчивого небытия пришел не свет, а запах – смолистый, живой, раздвигавший ноздри и грудь теплом очагов человеческих.
Боясь и чаять света, стал ждать звук – что-то стало поскрипывать древесно, но не потрескивать в огне. Мрак вместе с той частью бытия, что было мною, стал покачиваться, как колыбель под материнской рукою (в моей жизни – под отцовой и под руками служанок по очереди). Уж не в новом ли ковчеге выпросталась душа, раз стоит такой аромат и скрипит будто бы корабельная палуба? «Жди, высматривай себе пару!» - хихикнул из-под мрака лукавый.
И тотчас услышал голос – совсем знакомый:
- Говорю, вот он откроет глаза. Смотри.
Глас был голос Иоаннов-Турваров, а язык – норманнский.
С облегчением посрамил лукавого: «Тот мне не пара!»
Но и тотчас был посрамлен сам, как дерзнул открыть глаза – и стал свет.
Сверху на меня смотрело светом не солнце, не луна – смотрели два чудесных светила оттенков морского прибоя в ясное утро на чистом песке. Выпроставшись из мрака, я увидел Истиславу. Как не пара? Душа моя тотчас полезла из сердца, не из чресл, словно кипящее молоко из горшка!
- Подожди, Йохан. Не шевелись, - прозвенел надо мной ее голос (откуда она взяла Йохана, догадаться было нетрудно). – Пока только дыши.
Образ Истиславы пропал. Увидел вместо неба темное древесное небо жилья – и спустя пару мгновений мне на лицо полились струями тонкие власы барда Турвара Си Неуса, а уже иными светилами замаячили надо мной его медовые глаза.
- День пришёл, Йохан, - сказал он и дальше говорил со мной на латыни. – Радуйся. Есть чему радоваться. Ты перешел реку. Скиф, выступивший на лёд тебе навстречу, сразу сломал его и ушел по пояс в воду. Он только один шаг успел сделать.
Дышать расхотелось.
- Лучше бы ты не говорил того, Иоанн, - первое, что сказал барду.
Тот, что стоял в сторонке в другой, гибельной тьме, никуда не делся – и вот, вновь, не страшась, шагнул на мерцающий свет души.
- Знаю-знаю, - засверкал черными зарницами улыбки бард. – Гордость люди нашего Бога не любят. Все же ты должен знать, почему скифы так и будут смотреть на тебя, как на недолгого гостя с небес, пусть и в черных одеждах.
Свою короткую песнь-вису о славном окончании нашего путешествия бард проговорил, а не спел.
Ярл и бард вошли в древесный скифский город Ладгол на своих ногах. Меня же, у врат сняв с повозки, внесли на руках, будто самого почетного гостя, живого, а не мертвого, раз уж вносили в живой город, а не вон из него, на кладбище. Тело мое потом отопревало в теплом жилище, а душа где-то витала больше недели, держась за тело тонким, незримым волоском.
За то время, прошедшее для меня в неведомом, но не отчаянном мраке, бард сделал большое дело.
Он вызнал у лесных скифов все рассказы о ярле Рёрике Сивоглазом, что доходили до них со всех сторон света. В одном из тех рассказов, донесшихся с юга, ромеи наградили ярла за спасение своей царицы от страшного огненного вепря, ворвавшегося во Дворец (sic!), лавровым венком, высшей наградой победителю всякого опасного для всего народа, а не только его властей, врага. Тотчас барда осенило: вот они, Железные Лавры! И он сам добавил к тому рассказу уточнение, удивив скифов: лавры, возложенные на ярла, были сделаны из железа – знак почёта особо великого воина.
Большое же дело, кое удалось барду, - то убедить ярла Рёрика Сивоглазого отдельной песней-висой, что он сам и есть то великое, непобедимое и спасительное оружие, кое он искал на своей родине; он, ярл Рёрик, и есть те Железные Лавры, нужные для возведения и охраны новой державы. И в качестве чудесных Железных Лавров ему суждено теперь оставаться здесь, на севере, ибо его ждет судьба великого властителя нового, готового к великим делам народа, коего он, великий ярл Рёрик Сивоглазый, скифский и северный полукровка, и способен своею силой наречь великим.
Сил удивляться хватало только у разума, душа моя была занята иным теплым изумлением – близостью чудесной скифской девы Истиславы.
- И он принял небылицу? – вопросил барда.
- Почему «небылицу»? – возмутился бард. – Если я не видел Железные Лавры внутренним взором, значит, они были передо мной во внешнем. Простая ошибка! Эти Железные Лавры и были ярлом Рёриком Сивоглазым. Теперь то и для меня правда!
- А как же видение ярла, гнавшее его в Рим? – вспоминал уже без труда. – Дочка императора? Женитьба? Трон?
- Ты бы видел старшую сестру Истиславы, - опасно, едко прищурился бард. – Всякая дочка всякого императора меркнет перед ней. Ротруда Карлова – та просто сырой костерок перед слепящим столпом белого огня, пред старшей дочерью самого богатого и уважаемого скифа. Ярл слушать висы умеет, ведь мало что помнит. Я пропел во всю силу: та дева сама станет супругой нового от корня императора, как только он, ярл, возьмет ее в жены. Ты спросишь, поверил ли он, уразумел ли такой оборот судьбы, ему подвластный?
- Не спрошу, - успокоил я гордость барда. – Но и ты сам ведь чаял стать певцом при великом властителе, верно, Иоанн? При настоящем императоре. Или мне память так же легко изменяет, как и ярлу, и нужно ждать от тебя новой неслыханной песни, чтобы все вспомнить по-твоему?
Бард замер надо мной, медовые его глаза растеклись в стороны.
- Где ты был в эти дни, Йохан? – с мутным восхищением проговорил он тихо. – Высоко был, раз тебе оттуда все прозревалось яснее, чем мне внизу. Удивительно, что ты не помнишь.
- Вот и не помню, - честно подтвердил ему.
- А вот и хорошо, - легко вздохнул бард. – Значит, тебе не будет скучно услышать вторую часть висы о грядущем, кое ты видел оттуда, где был, но здесь
