подлавливать иноземных торговцев на дальних подступах, у иных брать товар под угрозой, но едва ли не честно, а иных и вовсе разбивать. Та поросль развернулась как раз в последние два года перед нашим приходом. Да так развернулась на воле, что в Город перестала возвращаться, подозревая трёпку от отцов и уже брезгуя жмущей плечи и ноздри теснотою улиц. И между собой разные, по большей части младшие, сыновья всех трех семейств стали сшибаться в лесах не на шутку. Вышел былой порядок из берегов, подтопил и разумение, и договора, и стал затапливать былой достаток, как весенняя зябкая вода – подвалы.
Подобное нестроение уже случалось давно, когда два рода еще утверждались, мерились силами. Тогда и норманны, осевшие здесь, вмешались. Вышла путаная и большая распря с убытками и кровопролитием. И кто же в ту пору пресёк распрю? То был пришелец – данский ярл Амлет, приплывший со своим малым воинством в поисках богатых грёз.
Он растолкал локтями норманнов-«нурманов», а потом и поубивал многих в схватках, показав, что и берсерк против него, что бычок против рожна. Все притихли – свои и чужие, - узрев новую, невиданную мощь. Навел на здешней земле ненадолго ярл Амлет мир и в человецех благоволение. А потом и изгнали его всем миром, всеми концами города, когда согрешил он, сойдясь с женой одного из глав рода Ставрова, а многие люди ярла Амлета вдруг скончались от мора-наказания (хотя поговаривали, что отраву тихо занесли в его запас нурманы, а самого ярла Амлета отрава не взяла насмерть, а только поколебала силы).
Кто-то здесь недавно вспомнил и выронил из уст его имя – и в городе оба старых рода, старшие в них, вспомнили данского ярла, подхватили его имя. Стали жалеть, что тогда, двадцать с лишним лет назад, изгнали его. Тот глава Ставрова рода, кого жестоко обидел ярл, уже умер, а старший его сын, теперь уже вошедший в отцову седину, - он тоже стал жалеть. Его самый младший брат, родившийся за год до кончины отца, теперь грозил из лесов самому старшему, гордился перед ним вольной звериной удалью. Вот его-то и укоротил на голову и руку ярл. Старший узнал, вздохнул тяжко – и воспрянул. Он-то и предложил посольство, а к тому же прилюдно поклялся не тащить полуиноземца на суд, не брать с него виры за смерть непутёвого брата, чью судьбу решили боги или пришлый Бог.
Про отмену виры и начала щебетать Истислава еще с того берега, но ярл не уразумел. Потому пришлось им сходиться посреди зыбкой речной дороги на древе – там она и разъяснила ярлу всё подробно.
Есть я не хотел в тот день и на другой – тоже. Все страшился, что ярл опять подсунет кусок своей поджаренной плоти. Желал лишь одного – снова увидеть белую и невесомую скифскую деву с глазами далекого, теплого, берегового моря.
Посольство пришло без нее, женщин в посольство люди не берут, а только – бесы.
Посольство явилось на другой день, к полудню. Знало, что ярл и его люди не тронулись с места, - разведчики донесли.
Вышли из верхнего заречного леса три рыжих, по-звериному мохнатых мерина. Они тащили по снегу повозки на полозьях. На каждой из повозок восседало по три крепких скифа в шкурах и шерстистых темных шапках. Лиц не видно было – бороды, шапки над бородами. Развернулись цепью посреди поля – на излет стрелы. Сошли с повозок по двое разом и разом цепью двинулись к реке – возницы остались щуриться издали.
Мы, не прячась друг за друга, вернее за широкоплечего ярла, тоже вышли к реке, к самородному мосту через застывшую белизной корку потока.
Один из скифских послов первым крикнул про отмену виры – нечего опасаться здесь пришельцу, невольно поразившему разбойников, что досаждали городу. То и был старший в роде Ставровом, Градибор, старший брат не только убитому, но и самой Истиславе.
Он руками раскинул свои шкуры-одеяния, показывая, что оружия при нем нет. То же повторили и остальные.
На груди скифа, стоявшего по правую руку от Градибора, увидел я великую суму – и едва не лишился чувств заранее.
Градибор прокричал на норманнском наречии, что приглашает ярла и его людей в город. Он клялся всеми своими богами, что никаких ловушек пришельцам не устроено, а напротив, - одни почести и добрая еда. Он, Градибор, готов один перейти на наш берег безоружным заложником в земное доказательство своих слов. И верно ли, вопросил он, что пришелец приходится сыном великому данскому ярлу Амлету, коего здесь помнят и чтут.
Ярл Рёрик Сивые Глаза сказал, что «ответить не трудно».
Скифы на том берегу разом поклонились ему до самого снега.
- Верь, славный ярл! Не лгут, - шепнул бард.
- Что верить, я знаю, - отрезал ярл.
Градибор распрямился и прокричал, что пойдет к нам не один, а под доброй защитой. А что ему послужит защитой, то узрит и узнает сам ярл Рёрик, сын ярла Амлета.
Скиф, стоявший по правую руку Градибора, разом выпростал из-под шкуры святой образ Христа Пантократора. Градибор взял двумя руками святой образ, как щит перед грудью, и так двинулся к реке, к природному мосту.
Был ли я в теле? был ли вне тела? Верна ли память моя, верна ли память мне, Господи?
Ведь привиделось мне великое и небывалое – будто Ты Сам, Господи, сошел с иконы, того широкого древесного моста в Царство Твое, и двинулся мне навстречу по белому покрывалу реки и протягивал мне руку Свою, как Петру утопающему!
В теле или же вне тела – лишь помню, как сам двинулся навстречу Тебе по тонкому белому покрывалу потока, а не по сухому древу, упавшему через скрытую реку, ступил на тонкое покрывало, устремился по нему к Тебе, Господи. Не почувствовал тверди под ногами – и более не помню.
С того шага – в теле или вне тела – на белый покров реки, подобной в своей белой тайне реке Промысла, и началась из двенадцати глав истинной жизни следующая глава...
[1] Три пещных отрока – друзья пророка Даниила, брошенные в огненную печь по приказу царя Навуходоносора за отказ поклониться идолу и спасенные архангелом Михаилом.
Глава 8
ГЛАВА ВОСЬМАЯ.
На
