Дело привидений "Титаника"... Из записок следователя московской сыскной полиции
Некогда в мире ином, что именовался Россией, молодому следователю московской сыскной полиции П.Н. Старкову было поручено уголовное дело, которое газетчики нарекли «Делом привидений «Титаника». С того дня, такого же дождливого, как и нынешний, минула уже одна десятая часть этого проклятого века.
То дело не было раскрыто... Оно не было раскрыто, так сказать, DE JURE. Неудача могла попортить Старкову его карьеру чиновника по особым поручениям... если бы речь шла не об октябре шестнадцатого года. Ныне бывший чиновник Старков, он же ваш покорный слуга, вспоминает о той карьере с грустной улыбкой.
Что же касается DE FACTO...
Нередко у меня возникало намерение рассказать действительную историю «привидений» некоему постороннему свидетелю, дабы «тайное» этого дела хотя бы условно стало «явным» еще до Судного Дня. В конце концов в такого рода разоблачениях и состоял смысл моей бывшей профессии. Что-то удерживало меня...
И вот недавно случилось необычайное событие, которое я воспринял и как приказ свыше: сесть за письменный стол и подробно изложить всю эту историю для неведомых мне «присяжных заседателей».
Итак: DE FACTO...
I
Отчетливо помню тот тихий пасмурный вечер, когда мы вдвоем с полицейским врачом М.И. Варахтиным сошли с поезда на подмосковной станции.
Начинало смеркаться. Дождь, мерно сыпавший второй день подряд, прекратился на время, и я, выйдя из вагона, почувствовал вокруг себя сырую и бескрайнюю пустоту. Эта пустота, однако, показалась мне очень уютной. В воздухе стоял резкий запах паровозного угля, который мне нравился с детства.
Мы сели в поданный к самому перрону тарантас, и нас повезли по адресу, где уже дожидались «казенных гостей».
Дело началось с того, что за несколько часов до нашего прибытия на станцию полицией было получено телеграфное сообщение: в Перовском обнаружена утопленница, а именно опекунша юной владелицы этой усадьбы. Не находя возможности провести расследование своими силами, становой обратился прямо в московский сыск, к его начальнику Аркадию Францевичу Кошко. «Темными делами» и особенно убийствами Аркадий Францевич предпочитал заниматься самолично, но поскольку пока не было ясности в том, что произошло — умышленное покушение или попросту несчастный случай, — то он и послал в Перовское своего чиновника.
Признаюсь без лишней скромности, что вашему покорному слуге удалось показать себя в поимке таких небезызвестных злодеев, как Гилевич и Сашка-семинарист, потому начальник сыска послал на дознание именно меня.
...Тем временем колеса тарантаса звонко хрустели мокрой щебенкой, а над тройкой занудно брякали допотопные колокольца. Мне хотелось тишины, и я начинал жалеть, что мы не поехали прямо из Малого Гнездниковского переулка, где находился сыск, на нашем дежурном «Пакаре», хотя последние три версты дороги совсем не годились для авто. Мы ехали молча, пока вновь сверху и вокруг не зашумел дождь.
Мой спутник Максим Иванович Варахтин работал в сыске давно. Ему было с небольшим пятьдесят, и сам он был высоким, несколько сутулым человеком с приветливым, но каким-то серым и совсем не запоминающимся лицом. Лучше его самого я запомнил его портсигар с бегущими борзыми и привычку делать зажженной папиросой в воздухе замысловатые восьмерки. И теперь слева от меня чуть блеснуло в сумраке серебро, шаркнула вспышкой спичка, и, как только красненький светляк выписал дугу, Варахтин нарушил молчание.
— Вот мой сын пишет в письме, — сказал он, — что, мол, сделался совсем равнодушен к смерти... Лезет мне теперь в голову, что он сидит там в окопе, мокнет... и возможно, действительно со спокойствием ожидает, когда смерть придет с той стороны... а вот мы сами едем к смерти... к чужой покамест. А и он, и мы, возможно, думаем и чувствуем одно и то же, с одной и той же душевной силой. Странная штука.
— Что же? — еще не проникаясь любопытством, спросил я.
— А то, что погода эта ни к черту и лучше сидеть бы дома. Банально, как дважды два, так?
Варахтин думал о сыне-прапорщике, а я тогда не придал значения его доморощенной философии.
Наконец мы въехали в главную аллею Перовского, под сень уже голых, темных и тяжелых лип, миновали каменные столбы, и кучер остановил как бы в неуверенности.
— Куда стал?! — раздался снаружи голос грубый, но взвизгнувший, словно в отчаянии. — Вези господ прямо к месту... Ох, беда-то!
Тарантас развернулся, и я увидел на миг темную и рыхлую громаду дома со слабым огнем только в одном из окон длинного флигеля.
— Былая роскошь, — оценил мельком Варахтин. — Чем тут поживишься... Столовое серебро и то, небось, так — через прибор.
Он уже решил наверняка, что есть убийство.
Кучер потянул в какой-то замысловатый, судя по числу поворотов, объезд; скоро дорога пошла под резкий уклон, и я, выглянув наружу почти невольно, заметил в сгущавшихся сумерках настоящее средоточие тьмы — огромное, геометрически круглое пятно, окруженное старыми стволами. Прудом оно быть не могло, скорее — глубокой земляной воронкой. Тут кони потянули уже вверх и пошли резвее, так что мы быстро миновали это место, сразу оставшееся в моей памяти некой зловещей печатью.
Повернув еще раз, тарантас поехал навстречу огням ручных фонарей, отмечавших место смерти, то есть цель нашего пути.
Как только колокольца затихли, я сразу поднял повыше воротник своего ватерпруфа и выбрался наружу. Под галошами густо захлюпало, место было низкое.
Один из фонарей приблизился ко мне. Помню, как его мутноватый свет секло косыми искорками, Дождь был не так силен, но шумно гудел рядом по поднятому верху тарантаса.
— Господин начальник, извольте чуточку пройти... вам туда вон нужно, — услышал я часто икающий и повизгивающий голос, тот самый, что раздался при нашем въезде в усадьбу.
Это был голос пожилого управляющего имением, по фамилии Тютинок. Старик, ему было за шестьдесят, успел спуститься к месту несчастья по короткому пути.
Мы двинулись, и он, переложив фонарь в левую руку, стал правой судорожно махать перед лицом, Я не сразу догадался, что он мелко и отчаянно крестится. От него несло водкой, и, тем не менее, он продолжал трястись и стучать зубами от ужаса. Он, как признался потом, не имел ни малейшего сомнения в том, что всю вину взвалят на него, что он запутается в показаниях и что его непременно поволокут на каторгу.
— Вот и пришли, господин начальник, ваше высокоблагородие, — с
