вполголоса, но с явным умыслом, чтобы слышно было и Гундольфу.
— А вот оттуда, — указал Гундольф на каморку. — Это у вас на столе, может, недостаёт рыбы и сыра, а там всё есть.
— Да что ты врёшь, что врёшь! — завопил учётчик, подскакивая. — А вы что уши развесили, олухи? Дела нет, что ли?
— Так Зелёный день, — развёл руками один из работяг.
— Так бегите к источнику! Не слышали разве, без присмотра остался! Зелёный день у них, отговорки вечно. Проваливайте, ну, живо!
И всё-таки ему пришлось отпирать каморку под чужими взглядами и совать припасы в мешок, торопясь и роняя. Яблоки весело заскакали по полу, раскатились по углам. Одно гулко стукнуло о бочку, полную воды — здесь всегда хранился запас. Гундольф стиснул зубы, опять припомнив, как в первые дни ему совали остатки из общего бака, ржавую муть.
— Дай сюда, — потянул он мешок. — Сам соберу, не то ты всё по полу изваляешь.
— А любопытно тут, — присвистнул работяга за его спиной. — Гляди, друг Мартин, видишь лампу? Я на такую вкалывал как проклятый, очень уж хотелось, а её из комнаты спёрли через пару дней. Сам виноват, сказали, дверь не запер — только я ж помню, что запирал, да и ребята к себе пустили, никто не отказал, ни у кого лампы не сыскалось.
— Хочешь лампу? — сердито сказал учётчик из дальнего угла. — Так бери, кровопийца, и уходи уже!
— Да нет, я не к тому, — задумчиво ответил работяга, снимая механизм с полки и вертя в руках. — Я вот ножки подкрутил сам, хотел, чтобы ниже стояла. Свет такой уютный. И надо же, у этой лампы тоже кто-то каждую ножку загнул кольцом. Я если возьму у себя обрезок трубы, которым работал, не удивлюсь, если он точнёхонько сюда войдёт.
— Да мне откуда знать, как это вышло! — заверещал Бамбер. — Что мне прислали, то и стоит на полках! Лучше следил бы за своей поганой лампой, а не честных людей винил!
Так они и ушли, оставив Бамбера объясняться. Гундольф торопился, поскольку чуял, что следом спросят и его, как знающего слишком много, и был рад увидеть, что Кори уже внизу.
Она опять перемотала грудь, чтобы походить на парня, вот для чего задерживалась. И не всё ли равно уже, кем её считают? Надеется, может, когда всё уляжется, остаться тут жить, работать дальше? Что ж, её дело.
Они шли закатными переулками, завернув сперва к источнику, чтобы наполнить вёдра. Здесь по-прежнему никого не было, и вода ещё не полилась через край высоких ёмкостей, а всё-таки Симен, крякнув, подкатил новую бочку.
— Хоть на время поможет, а там, глядишь, кто и подойдёт, — пояснил он виновато. — Давай заменим. Пусть там что с городом, а воду терять негоже.
Гундольф согласился и помог. Времени это заняло немного.
Солнце уже едва удерживалось, цепляясь за крыши домов, зажигало окна верхних этажей, горело в стёклах купола над головой. Вот-вот последние лучи соскользнут с труб, и город ненадолго останется серым и прозрачным, а затем его накроет ночь.
Даже приятно было идти вот так, по пустынным тихим улицам. Казалось, все заботы остались далеко, не здесь. Обезлюдевший город будто виделся во сне, мирном и бестревожном.
— Ты вот скажи, — прошептал Гундольф, склоняя голову влево, где шла Кори, — что, правда довелось грузы по ночам таскать? Тебя-то как угораздило в это встрять?
— Не твоё дело, — сердито прошептала она в ответ.
— Это с рукой-то твоей…
— Умолкни!
Симен, заметив их перешёптывания, пошёл вперёд. Спросил только, по этой улице до конца или сворачивать в переулок? Гундольф сказал, повернуть к заброшенному кварталу.
— Так что? — спросил он опять, когда между ними и Сименом легло расстояние в пару десятков шагов.
— Зачем тебе это знать? — фыркнула Кори и, подняв плечи, отступила на шаг, но Гундольф не отставал.
— Любопытно, сама вызвалась или заставили. Ты вот не любишь о себе говорить, а я чую, дела эти не тебя одной касаются. И может, о чём-то мне лучше знать загодя.
— Это тебя уж точно не касается, — ответила Кори нерадостно. — Ладно. Ты ведь не отстанешь? Слушай: меня принял в Раздолье господин Первый, отец нынешней госпожи, и лучше него не было человека в этом городе. Он всё обо мне узнал. Другой отправил бы на Свалку, но он не стал. Мне ещё был нужен отдельный дом — рука, кошмары, со всем этим стоило держаться в стороне от людей. Приглянулся этот, в заброшенном квартале, другие слишком хороши для простого разведчика, да и соседи… Господин Первый отговаривал, потом сдался. Согласился. А что рядом склад краденых товаров, он и не знал.
Кори обхватила себя руками.
— В этом были замешаны Второй и Третий, но с господином Первым они не делились. Подумали, он что-то заподозрил, а меня селит шпионить, собирать доказательства. Ну и… Господин Золотая Маска умер.
Она обернулась к Гундольфу.
— Говорили, сердце. Но я-то знаю правду: это из-за меня, из-за того, что захотелось этот дом. Ко мне тогда явились, предложили выбор — или работать с ними, или ясно что. Я в Раздолье всего ничего, исчезну — никто не заметит, стану болтать — не послушают. Да и на кого работать, мне должно быть без разницы, они так сказали. И что я тут живу, им на руку, и мне удобно, да и выгодно. И что было делать?
— Вот оно как, — сказал Гундольф.
— Господина Первого заменила дочь — она ему и в подмётки не годится. У этой под носом можно товары возить телегами, не поймёт даже. А я каждый раз, возвращаясь домой, вспоминаю, что из-за моей прихоти не стало достойного человека…
— Ты ж не знала. Ну, не плачь, это ведь не ты виновата, что в Раздолье всё прогнило. Если этот господин Первый мешал тёмным делишкам, его всё одно бы убрали, не тогда, так позже.
— А может, и не случилось бы такого никогда, если бы не я. Ничего мне не удаётся. Бьюсь, пытаюсь, как лучше, но только порчу всё. Ладно бы для себя, чаще для тех, кто рядом…
Симену оставалось всего ничего до угла. И когда тот скрылся из виду, Гундольф поставил своё ведро и обнял Кори, погладил по голове. Так стало жаль её, запутавшуюся в чужих дурных замыслах, как бабочка в паутине.
— Всё будет хорошо, — сказал он с уверенностью, которой не ощущал. — Разберёмся, слышишь? И жить по чужой указке больше не придётся. А потом, когда всё закончится, уйти бы к морю — там куда свободнее и проще,
