как?
– Все добре, батько! – ответил Микола. – Не подымется теперь черкес. Не станет набеги устраивать. Это последний из враждебных аулов был в нашей округе.
– Добре! Слава Богу за все! – ответил атаман. – Ну, давай хоть обнимемся, что ли.
Атаман сгреб сына в свои крепкие объятия. Микола почувствовал, как в ране запекло, давящая боль поползла от руки по груди, в голове зашумело, и горячая волна накрыла темнотой сознание.
Не видел Микола, как, заметив, что он оседает, подбежала к нему Марфа, как подхватил его стоявший рядом дед Трохим, как погрузили его без сознания на арбу, как отвезли по приказу атамана к станичной знахарке, бабке Аксинье.
Не было видений в этот раз у Миколы. Одна лишь чернота и тишина. Гробовая, звенящая.
Сколько времени пробыл в забытьи, не ведал. Очнулся на лавке. В полумраке хаты густо пахло настоем трав. В ногах, свернувшись калачиком, посапывал хозяйский кот.
Возле грубки возилась сама хозяйка – бабка Аксинья. В небольшой макитре, стоявшей на углях, что-то пыхтело и бурлило.
– Аааа, прийшов до тямы, драголюбчик, – процедила сквозь щербину в зубах знахарка, – почитай, з учорашнього дня в безпамятстве. Не дивно. Кровы багато втратыв. Рана твоя хоч и наскризна, але загноилася. Тому й свидомисть знепрытомнив. Тепер найкраще стане. Богу молыся, що до станицы дойихал и до менэ тэбе довезли. Инакше передавав би вже прывит праотцям.
Микола приподнял голову и вновь опустил на тапчан.
– Бабка Аксинья, – негромко спросил он, – знаешь, когда станичников погибших хоронить будут?
– А що тут знаты, – кряхтя ответила знахарка. – Знамо на третий день за традицию. Тильки спекотно зараз, та й у дорози скильки було. Отож сьогодни у повдень отець Йосиф панихиду служить станэ.
– Мне там быть нужно, – тоном, не терпящим отказа, сказал Микола. – Зараз дай мени свого зилля, щоб я на ноги встав.
– Уси вы, молоды, кудысь бижыть. На, ось, выпий до дна. Зилля це на ноги жваво поставыть, – заботливо протягивая пиндюрку со снадобьем, сказала бабка.
Микола принял из рук знахарки пиндюрку и поднес ко рту. Запах горечи, смешанный еще с чем-то, проник в нос. На вкус зелье было сладковато-горьким. Микола через силу выпил содержимое до дна и вновь откинулся на тап-чан. Боль на удивление стала утихать, и Микола задремал.
– Очнись, Микола, – раздался хрипловатый голос бабки Аксиньи. – Вже до панихиди дзвонити почалы. Станичники до церкви збыраются.
Микола открыл глаза. Сознание прояснилось. Боли в плече не чувствовалось, хотя двинуть раненой рукой было трудно. Микола сел. Слегка зашумело в голове.
– Ну, бабка Аксинья, ты и впрям кудесница, – улыбнувшись, сказал Микола, – поставила на ноги.
– Поспишай, козак, бо без тэбэ ховати почнуть, – заботливым голосом произнесла знахарка.
Микола влез в шаровары, натянул ичиги и, накинув башмет с черкеской, перекрестился на красный угол и, поблагодарив знахарку, вышел во двор.
Глава 37
Погост
– Везите Миколу к бабке Аксинье! – крикнул атаман в сердцах, когда потерявшего сознание Миколу казаки уложили в арбу. – Она выходит.
– Не кручинься, батько! Мигом доставим!
– Погодь! – Все понимал атаман. И Кубань завсегда с кровью текла, и стычки с абреками – повседневная жизнь казачья еще со времен дедов-прадедов, и друзей-товарищей односумов терять в бою уже стало привычным делом. Но сейчас речь шла о родном сыне. Сохраняя видимую холодность и строгость, как атаман, Иван Михайлович всем своим стариковским сердцем радел за раненого сына. С трудом сдерживая волнение, он подошел к лежащему в арбе Миколе и, тихо прочитав молитву, положил раненому ладонь на голову, благословляя по-отцовски.
– Трогай, – махнул он рукой ожидавшему сигнала казаку. – Только не растряси по дороге. Сына моего везешь, а не репу!
Отцовское все же взяло верх. Казак, управлявший арбой, цокнул, присвистнул негромко, и кони направились быстрым шагом к хате станичной знахарки.
Старики обступили пленного абрека. Молча смотрели на него.
– Як у нас на Кубани кажуть, не радий чужой биди, своя будэ впырыди, – указывая на плененного черкеса, сказал дед Трохим.
– И то правда, односум!
– Побачьте, какой скаженный! Так и зыркает глазищами, как цепной пес.
Иван Михайлович, справившись с минутным волнением, уставил свой тяжелый взгляд на пленного. Смотрел, казалось сквозь черкеса. И у того сдувалась спесь. Холодно смотрел, вращая желваками.
– А что, господа старики, – после недолгого молчания обратился атаман к стоявшим рядом с ним станичным старожилам. – Что думаете насчет этого абрека? Сделаем, как порешаете.
По традиции, тянувшейся с седых веков, мнение стариков в станице имело значительный вес в решении многих вопросов. И нередко являлось окончательным. Стариков уважали и без их совета ни одно дело не начинали.
Деды, кряхтя и поглаживая свои седые бороды, встали в круг и, склонившись слегка вперед, так, чтобы не было слышно, о чем балакают, стали думать, что ответить атаману.
– Что ж, уважаемый Иван Михайлович, – наконец обратился к атаману дед Трохим, – по поручению односумов моих, товарищей боевых, имею донести решение. Черкес сей казака нашего убил. Убил исподтишка, не в честном бою. Стало быть, по закону, не нами писанному, кровником, почитай, для всей станицы является. Оставить его здесь, так смуту среди станичников затеять. Каждый захочет за Димитрия отомстить и черкеса этого на голову укоротить. Сего допустить никак не возможно. Да и не по-божески это. Порешили мы, атаман, чтобы басурмана этого в город отправить. Хай с ним в атаманском правлении разбираются. Достаточно нам в станице смертей. Вона сколько гробов готовить нужно. Такой от нас сказ будет, дорогой Иван Михайлович. Так, други?
– Так!
– То правда! – Старики, внимательно слушавшие речь деда Трохима, одобрительно закивали головами. Дед Трохим отер рукавом бешмета потный лоб и добавил:
– Ну и слава богу!
– Значит, так и порешим! – заключил Иван Михайлович и, обращаясь к казакам, спросил: – Братцы, понимаю, что с похода повертались. Жен, детей обнять хочется. Но черкеса этого следует в город доставить. Человек пяток, стало быть, будет достаточно.
– Мы пойдем!
– И меня включайте в команду! – Добровольцы нашлись быстро. Трое семейных казаков и двое из молодых.
– Вот и добре! – поблагодарил атаман казаков. – Завтра на рассвете и тронетесь. Сейчас отдыхайте. Черкеса под замок и охрану приставьте, чтоб не утек.
Когда черкеса уводили, он обернулся в сторону атамана и на ломаном русском языке крикнул:
– Если во главе стаи орел, то и полет птиц уподобляется полету орла. Если во главе стаи ворон, то он приведет только к падали! Твой сын – орел, атаман! Я бы с ним встретился в бою один на один!
На следующий день, чуть стал пробиваться первый солнечный луч
