направлению к хате атамана. Теперь-то никакой дед Трохим не остановит. Донесут радостную весть первыми. А атаман с дедом Трохимом и с отцом Иосифом сами шли навстречу раскрасневшимся и вспотевшим от бега казачатам. Когда до станицы донеслись звуки выстрелов, то все, кто был в саду или на базу, услышав этот сигнал, выбежали на улицу, спрашивая друг у друга о том, что могло случиться. Спустя минуту к ним присоединились и те, кто сидел по хатам, скрываясь от жары. И вот уже центральная улица, где стояла хата атамана Билого, наполнилась людом станичным: стариками, женщинами да казачатами разных возрастов.
– Козакы с набега вернулись. Наши йидуть! – вновь раздалось дружное созвучие детских голосов.
– Спаси Христос!
– Счастье-то какое!
Скопление народа разом заволновалось. Из образовавшейся толпы станичников раздались частые радостные возгласы:
– Слава Богу за все!
– Господи, хоть бы живой!
– Звэрнулы вьязы, стало быть, басурманам! Вот и доброе дило! – загудела станица, как улей пчелиный.
Отец Иосиф негромко читал молитвы, истово осеняя себя крестным знамением – руки в черной рясе мелькали, как лопасти мельницы. Казачата с опаской посматривали на него, ожидая какого-то знамения или чуда. Ангелы с неба не спускались, и они снова запрыгали вдоль дороги, не справляясь с возбуждением.
Дед Трохим, думая о своем внуке Василе, украдкой смахнул слезу с правого глаза. Тут же сделал вид, что расчесывает пятерней длинную седую бороду.
– Соринка, – ответил коротко на молчаливый взгляд атамана, стоявшего рядом с ним. – Окаянная! Казачата, бесовы души, пыль столбом подняли, вот что-то и в глаз попало!
Сам атаман был торжественно строг, неумело скрывая волнение, понимающе кивнул, думая: «Как Микола? Жив ли? Не ранен? – мучал себя вопросами. – Господи, помоги!»
За палисадником, стороной, стояли работники из хохлов. Лицо Марийки было такое же белое, как ее платок на голове. Выполняя наказ хозяина, она примчалась одной из первых на центральную улочку. И теперь во все глаза высматривала Марфу. Но сердце ее нет-нет да и сжималось от мысли, что она скоро увидит Василя. Взявший силой ее казак теперь грел душу, порождая фантазии, от которых заливалась огнем. И хоть к знахарке и притащили хлопцы раненого и побитого Пашку Кочубея, который, говорят, бредил ей, ноги ее стояли здесь. Она ждала чего-то и надеялась, отдаваясь полностью грешным мыслям.
Станичный дьякон, подбирая полы серой от пыли рясы, пулей припустил к звоннице. Вскоре над станицей разнесся праздничный перезвон колоколов. Все станичники поочередно повернулись в сторону церкви и трижды осенили себя двумя перстами, вознося молитву Господу. А перезвон, накатывая волнами, плыл по воздуху, растекаясь по станичным улочкам, крышам хат, отзываясь эхом от ближних горных хребтов. Где-то там, на башти, скрывшейся за перелеском и излучиной Марты, услышав доносившиеся до слуха раскаты колоколов, Иван Колбаса и Ониська Козуб сняли папахи и перекрестились.
– Слава богу, дома! – сказал негромко Иван, подмигнув взволнованному Ониське.
Станичники все как один смотрели туда, где было начало улицы. Нетерпение брало верх. «Когда же!»
– Эх ма. Да, что они там? Заблудились?
– Дэвись!
– Едуть! Едуть! – закричали казачата.
Из-за поворота показался первый всадник. «Судя по виду, Микола. Ну, слава богу! Жив! – промелькнуло в голове у атамана. – Но почему в седле сидит не так, как должно?! Перекосился на бок. Неужто ранен?!»
Вот и за первым всадником появился второй, с бунчуком в руке.
– Василь! Унучок! Ай, молодца! – всматриваясь в фигуру всадника, радостно крикнул дед Трохим, от сердца старика сразу отлегло.
Один за другим, следуя ровным походным строем, подъезжали казаки к стоявшим большим полукругом станичникам.
До слуха встречающих долетали обрывки походной песни:
За высокы за курган по стэпу стэлыл туман,
А на нэбе алая заря…
Станичники в нетерпении разглядывали всадников, угадывая издали своих близких. Все ближе и ближе родные лица, опаленные суховеями да яркими солнечными лучами.
– Сотня! Стой! – прозвучала четкая команда. Казаки, натянув поводья, замерли вместе с конями на месте.
Сотник Микола Билый, превозмогая боль в руке, спешился и чеканя шаг подошел к атаману.
– Господин атаман, вверенная мне сотня с боевой задачей справилась. Аул и враждебные нам черкесы уничтожены. Станичные кони, а также захваченные у черкесов, приведены в станицу и отправлены на летний баз. Взяли в полон сына местного князька. Марфу освободили. И… сынок Гната Рака нашелся, – отчеканил Микола.
По рядам станичного люда волной прокатилась новость:
– Акимка нашелся!
– Сынок Гната Рака!
– Сколько годков-то минуло с того дня! Неужто, господи!
– Чудо, да и только.
– Добре! – ответил атаман и обратился к казакам. – Здорово живете, станичники!
В ответ сотня луженых глоток, как бурный поток горной реки, ответила:
– Слава Богу!
– Вольно, казаки! Спешиться! Разойтись! – пронеслось по рядам всадников. Радостные казаки спрыгивали с коней в объятия своих родных, бросившихся к ним.
Арбу, где лежали убитые, окружили родственники и близкие. Раздались громкие женские рыдания. Несколько стариков, увидев в арбе горца, сверлили его проникающим холодным взглядом.
Черкес от неожиданности выпучил глаза, озираясь загнанным волком. Марфа, посмотрев на него, ухмыльнулась. «Что, боязно? Это тебе не в горах, здесь иные законы», – говорил ее взгляд.
Тот зло зыркнул на казачку и тихо выругался, отведя взгляд в сторону. Он был чужим здесь, среди этих шайтан-казак. Жизнь его отныне не стоила и ломаного гроша. Лишь Аллаху ведомо, что сделают с ним извечные враги – казаки. Вверяя свою судьбу Всевышнему, черкес закрыл глаза и зашептал молитву.
– Бисмил-ляяхь, таваккяльту алял-лаахь…Аллаахумма иннии ауузу бикя ан адыл ля, – донеслось до слуха Марфы.
– Чистый басурман, шо той грэць, – отвернувшись от горца, прошептала казачка. Спрыгнула с арбы и затерялась в толпе в поисках хохлушки-батрачки.
– Марфа! Марфа! – закричала та, снимая платок и отчаянно махая им, привлекая внимание. Девушка улыбнулась и пошла к ней – ноги уже несли домой, хотелось скорее домой к батеньке, успокоить родного.
Колокольный звон стих. Толпа смешалась в одно человеческое море. Радостные возгласы одних смешивались с причитаниями и рыданиями других. Слезы радости и слезы горя в основе своей одно и то же, хотя и имеют разную природу.
– Убитыми потеряли семерых, раненых двадцать три казака, разной степени тяжести, – докладывал Микола Билый атаману. – Крепостицу черкесы разбили вместе с казаками, ее охранявшими. Димитрий Рева погиб. Виновник – тот самый абрек, сын князька черкесского. Братья Раки его в полон взяли.
– Ну, здорово живешь, сынку! – сказал радостно атаман, обнимая сына. – За крепостицу знаю. Гамаюна в госпиталь, в город, отправили уже. Что с пленником делать будем, нужно покумекать. По мне, так в атаманское правление отправить. Пусть сами решают. Сам-то ты
