Напугав медперсонал, я потребовала сотовый и поесть. Жутко, до воя, хотелось мяса, а мне принесли куриный бульон. И отказали в сотовом. Мол, все в порядке, все живы, отдыхай и ни о чем не думай. И загородный санаторий от Круга к этому располагал. Я опять прибегла к угрозам, и на меня в тот же день нажаловались Верховной — из коридора, по телефону. Я ухмыльнулась и чинно спряталась под одеяло в ожидании чуда. Римма надавить не сможет — авторитета не хватит, а вот Томка…
Подруга прилетела через два часа, бледная и уставшая, с желтыми глазами и беспокойным бесом. Привезла чемодан всякой всячины и рассказала последние сплетни. С тех пор, как, пошла третья неделя. Хуфий раздали по округам, и теперь выясняют, как выпустить Пламя. Зойка прошла Ночь выбора, и скоро в Кругу будет на одну воздушную ведьму больше. Городская нечисть возвращается на насиженные места. В стане наблюдателей полный швах. Кто-то умный доложил об обстановке столичным шефам, и те сняли Гошиного братца почти со всем Советом, а во главе временно оказался мой папа. Я этого «умного» зауважала чрезвычайно. Надеюсь, добытых из Раяны доказательств ему хватило.
Посидев час, Томка подхватилась и удрала, сославшись на дела. И о самом главном я так и не узнала. И она тараторила без умолку, и я говорила с трудом — хрипела через боль. Однако этого хватило, чтобы через неделю медперсонал полез на стенку. Я не могла сидеть без дела, а подходящего дела не находилось. Пыталась читать, смотреть фильмы, плести амулеты, но все больше сидела у окна, дыша через щель для проветривания зимним воздухом, и рычала на всех, кто заикался о «нельзя». А сил, несмотря на одни бульоны, становилось все больше, — нечисть и в коме остается нечистью. И их хватило на скандал с главврачом.
Нет, сначала я пыталась объяснить, что людские лекарства и целительство на меня или не влияют вообще, или мне от них плохо. Написала на компе письмо и предъявила его на очередном осмотре. Но главврач, худосочная рыжая особа в летах, лишь глянула надменно и снисходительно хмыкнула — дескать, ни черта ты не смыслишь в современной медицине, деточка. Я разозлилась до позабытых судорог в левой руке. И на неё, и на Томку — что не предупредила врачей, и на себя до кучи. Главврач, тоже потухшая, выскочила из палаты под мой угрожающий сип: «Поправлюсь — придушу!..».
После я поревела от бессилия и написала длинное письмо Арчибальду Дормидонтовичу, слезно умоляя приехать и сделать что-нибудь. «Паук» приехал на следующий же день. Осмотрел меня, поговорил серьезно с врачами и выдал пахучие таблетки. Оказалось, сильнейшее успокоительное. Ну, хотя бы…
Уняв первое буйство и почти смирившись с печальным положением дел, я часами сидела у окна и чувствовала себя жалким искалеченным ничтожеством, а душа рвалась доказать миру и самой себе, что я по-прежнему сильна и полезна. И вслед за этим стремлением пришло жуткое понимание: если я не на работе, если не занята по горло, то не нужна даже самой себе. И не знаю, что с собой делать и чем себя занять. Кроме готовки, но на кухню меня не пускали.
А вслед за тоской по единственному любимому занятию пришла и память. И боль. За тетю Фису. За Жорика. За Кирюшу. За всех, о ком я запрещала себе думать. А теперь и не занять другим, не забыть, и не выстудить… И новое понимание стало очередным болезненным уроком: я так привыкла к магии, что забыла, как справляться с эмоциями без неё. Я ужасно спала, постоянно хлюпала носом и шипела на всех, кому не повезло застать меня в слезах. И быстро шла на поправку, но с каждым следующим бессмысленным днем всё отчаяннее хотела сдохнуть и уже наверняка. Меня навещали — и мама, и Томка, и Зойка с тетей, и даже мастер Сим, — но…
— Уля, это просто страх, — заметил бес перед уходом. — Нервное истощение и страх. У нас это обычное явление: первое время в живом мире мы беспомощны — и сила здесь не та, и мало-мало ее. А беспомощность пугает и раздражает тем больше, чем сильнее личность. Потерпи. Вернется сила — вернешься и ты. Потерпи. Раны, нанесенные в моем мире, не лечатся магией в вашем, но… Потерпи.
Я терпела, но понимала: уже не вернусь. Вернее, вернусь, но уже не я. Не та бабочка-однодневка, которая вольготно росла под заботливым тетушкиным крылом и лезла в бутылку. Другая Верховная, особенно когда наберется опыта и авторитета, не будет прощать того, что прощала по родству тетя Фиса. И папа… Я никогда больше не воспользуюсь его подарком, но и не сниму никогда. Пусть остается напоминанием. И так хотелось с ним поговорить, понять, почему ушел, простить раз и навсегда, но… Но. У наблюдателя работа — превыше всего.
Пережив за две недели стадии агрессивной истеричности и слезливой жалости к себе, я впала в меланхоличную депрессию. Медсестра с главврачом за дверью тихо шушукались о психологе — для начала, но вызвать ведьму со сферой души почему-то не решились. Хотя я сама была почти за. Я и прежде плохо переносила помещения — даже собственную квартиру, а от сидения в небольшой палате заработала клаустрофобию. И стены давили, сжимали, душили… Стоически преодолевая новый недуг, я прописалась у окна и с тоской смотрела на однотипный зимний пейзаж. Сижу за решеткой в темнице сырой, да. Но как только темный «уголь» уснет наверняка, меня здесь ничто не удержит, и как бы не разнести на радостях уютное заведение по камешку…
Обнаружив в себе для начала Мечту, я приободрилась и перебрала в памяти все прошедшее. Особенно старательно — подкравшегося «жука» и зовущий голос. И почему-то подумалось, что Раяна однажды побывала в тюрьме — и так же попала в лапы «жука», заработав незаживающие раны, и, вероятно, Пламя словила. Но верны ли домыслы, я уже никогда не узнаю. И так же, как ведьма, навсегда останусь хрипящей и закутанной в шарфики. До кучи к пожизненным цветным линзам и малочувствительной левой половине тела. И почему в тюрьме не оказалось мыслеформ?.. Она бы мне сейчас ой как пригодилась… А то комплексы начинают цвести… и вонять. А мне новых не надо, старые бы одолеть.
Да, старые… Как найти баланс между заботой о собственной жизни и бесстрашием в бою? Изольда Дмитриевна приучила к риску, и он был неотъемлемой частью моей работы. Смогла бы я сейчас так же рисковать, суя нос во все дыры? Полезла бы в старый архив? Побежала бы за удирающим «пауком» в ловушку «Пути»? Вошла бы в квартиру с бесами? Полезла бы, черт возьми, в тюрьму? И, поразмышляв, поняла, что полезла бы. И без хуфий бы полезла. Потому что. Ведьмина доля. Та самая, которая велит делать добро, а не деньги. Помогать и спасать. Просто я была бы осторожнее. Внимательнее. Осмотрительнее. И этому еще предстоит научиться.
Делает ли нас любовь близких слабее и уязвимее, комплекс ли она? Для риска — безголового и беспечного — да. Но не для выживания. Почему всё перевернул папин подарок? А с мамой мы никогда не были близки: во времена моей учебы она работала правой рукой при тете Фисе, и меня воспитывали Круг и Изольда Дмитриевна. И мама — ведьма. И никогда не показывала, что боится за меня. Пока не пришла в палату. Ничего не сказала — посмотрела, молча вышла и полчаса простояла за дверью. Чтобы вернуться, улыбнуться через силу и сказать, что гордится. И так и не сказать, что боится. И всегда за меня боялась. Но — она тоже ведьма, пусть и «на пенсии». И мне еще предстоит пройти ее путем, чтобы гордиться, бояться, но не мешать — ни в коем случае не мешать! — быть собой и делать свою работу.
