Нечисти в зале не было, то ли из-за сгустившегося мрака, то ли из-за бесовых подвигов. Спускаясь с последней лестницы, я видела только Томкины глаза — желтые, уставшие, тревожные, и горящую Пламенем Римму — едва живую и поддерживаемую… кем-то.
— Ульяш, быстрее! — подруга посмотрела на потолок и сорвалась на крик: — Бегом!
И я побежала, спотыкаясь и запинаясь. Шаг, второй, третий… От вони мутилось в голове, тьма ворочалась, как живая, путаясь в ногах и поглощая пространство. И появление мастера Сима рядом напугало не на шутку. Вспышка желтых глаз, крепкая рука, ухватившая за локоть, и хриплое:
— Ульяна, это я-я… До выхода пойдем. Рядом уже.
И — ни капли силы не отдал. Бес тяжело дышал и шатался, но протащил нас с наблюдателем сначала до Томки, а потом — и до врат. Расщелина, которую я помнила широкой, стала очень узкой, и мы продирались через нее с «мясом» и кровью, обдирая щеки, спины и руки. От вони свербело в носу, и хотелось чихнуть, но я, задержав дыхание, терпела, боясь расшибить лоб, и в пограничный мир теней выпала в полубессознательном состоянии. И путь казался нескончаемым, хоть длился пару минут, не больше. Я почувствовала остановку и исчезновение ведущей бесовой руки, отпустила наблюдательскую ладонь и от души чихнула. Вздохнула судорожно и снова чихнула. Выпрямилась, зажав нос, и замерла. В мире теней мы были не одни.
— Просочилась, гадость, — сипло заметила Томка, поддерживая двоих заклинателей. — Крупных убрали, а мелочь не заметили… Ульяш, силы остались?
Напротив нас стояли пятеро. Пара «пауков». И трое «жуков». На бугристых уродливых головах крошечными сапфирами горели три пары глаз, за сутулыми спинами дрожали теневые крылья, острые крючья пальцев сжимались-разжимались, скрежеща. Я мрачно глянула на последнюю преграду. Или ждут, чтобы им показали тропу, или… крови, чтобы набраться сил и выйти самостоятельно… Пока не нападают, но лишь «пока». Сознания коснулся вкрадчивый голос, но иммунка оттолкнула чужое вмешательство. Да, сначала «пауки» заплетут мозги, а потом…
Я закатала рукава и, шепнув Томке «задержу, остальных уносите», резко выдохнула, сгущая вокруг нечисти воздух, заворачивая их в вихрящиеся коконы. И встряхивая своих спутников, срывая их с «паучих» поводков. Пятеро заклинателей навсегда остались в тюрьме, Зойка в сознании, но висит на Римме, а Верховная… на морально-волевых, мастер Сим одного заклинателя тащит, двоих держит. Я зажмурилась, отключая все чувства, скрещивая руки и пережимая большими пальцами оба «угля» сразу, увеличивая подачу силы. На командный Томкин голос, как и на топот шагов, как и на зов теней, я не обращала внимание. За мной вернутся «кошки», обязательно…
Воздух чужого мира был неподатливым, непослушным и тугим. И если в моем мире нечисть бы давно швырнуло на пол в бессознательном состоянии, то здесь я едва сдерживала их, вертя марионетками. Но — воздух всё же был. Я дышала часто, через канализационное «не могу», но «угли» плохо усваивали чужую силу, а моя стремительно таяла, утекая кровью из носа, слезами из глаз. И я решилась на то, чего никогда бы не сделала, если бы не «бы».
Открыв слезящиеся глаза и убедившись, что на туманном пятачке в окружении скал остались лишь мы с нечистью да тройка зовущих призрачных теней, я перекинула воздушные нити воронок в правую руку, вытянула левую и сдула с предплечья все татушки. Это для людей они иммунитет, а для нечисти — яд. Я ни разу не использовала иммунки как оружие, чтобы не следить чужими возможностями, но здесь…
Дикая смесь ядов повисла в воздухе склизким клубком, и я поменяла руки, добавляя то, что осталось на правом предплечье. И единым выдохом направила яд в сторону нечисти, из последних сил раскрутила воронки-ловушки, чтобы, посчитав до десяти, отшвырнуть к стене бездыханные тела. И устало попятиться, ища спиной опору.
…где же Ангелина?..
В носу свербело, в ушах шумело, перед глазами всё плыло, и запаха живой нечисти я не учуяла, как не услышала и крадущихся шагов. И лишь когда над ухом раздалось глухое жужжание, лишь когда я лопатками ощутила дыхательные движения чужой грудной клетки, лишь когда острые пальцы сжали горло, вспарывая кожу… Боли почему-то не было. Ничего не было. Кроме темноты и полета. Или падения. И далекого-далекого голоса, монотонно повторяющего одно и то же:
— …дыши, Уля, дыши. Дыши, ведьма, ты же нечисть, мать твою! Дыши, Ульяна, дыши, ты же воздух… Дыши, только дыши…
Эпилог
Существует так много занятий,
на которые у меня не хватало времени…
Хочу научится играть на гитаре, перечесть «Войну и мир»,
одолеть наконец Пруста,
и выращивать лекарственные травы,
и вышивать, и сшить хоть одно стеганое одеяло,
и варить варенье…
Барбара Майклз, «Ведьма»
Я никогда не была агрессивным и истеричным нытиком. Я была разной — упрямой и своевольной, мрачной и вредной, резкой и нелюдимой. Но не нытиком и не истеричкой. Пока не очнулась в больнице, без активной силы «угля» и пассивной силы нечисти. «Уголь» Римма усыпила — и во избежание, и потому что Динара Сафиулловна посоветовала заблокировать темный, пока лечусь. А темная половинка «угля» связана со светлой, и эффект получился предсказуемым — уснули оба, да так, что я не ощущала их вообще. А нечисть после тюремных подвигов перетрудилась и впала в кому, отняв у меня и рефлексы, и скоростное восстановление.
Очнувшись в первый раз, я увидела ослепительно белый потолок, поглазела на него с минуту и с облегчением решила, что всё, отмучилась. Да рано. Попытка встать — неподъемное тело — головокружение, слабость и боль… Холодное зимнее солнце заливало больничную палату потоками белого света, отражаясь от стен и потолка, а у кровати кто-то верещал, убеждая, что мне «нельзя». И укол — и падение в темноту. Снова. И снова. И снова. Пока я не очнулась посреди ночи. Никого рядом. Капельница. Плотная повязка на горле. Отвратительная тяжесть в теле. И ни капли сил, ни магических, ни физических. Но, брезгливо отцепившись от капельницы и перекрыв катетер, я выползла из постели и добралась до туалета. И даже в зеркало посмотрелась, отказавшись опознавать в серо-зеленом скелете собственно…
А за окном в рыжем свете фонарей сверкали сугробы. И потом, полулежа на подоконнике, я долго смотрела на черные кляксы деревьев, на пляшущие в воздухе снежинки, и пыталась понять. Сколько? Сколько я здесь нахожусь и почему, черт возьми, жива?.. И пальцы перебирали складки тугого бинта на горле. Ведь не должна же… И вспоминала голос, и не понимала, чей он.
К утру пришла тучная медсестра и устроила скандал. Накричала, уложила в постель и воткнула в синюшные вены шприцы капельниц. И в такую же синюшную, по ощущениям, задницу — укол. В последний раз. Всё же людские лекарства действовали на меня иначе, да и поправлялась я быстрее. Проснулась рано утром и прямо сказала медсестричке, что если она еще хоть раз меня усыпит, то ей несдобровать. Медсестричка была из потухших ведьм и струхнула, хотя виду не подала. Конечно, сейчас я слабее котенка — до туалета ползком добираюсь, но ведь это временно.
