Ах, как же мы обрадовались. Тисси обняла нас. И все белые мыши крикнули:
16
Однажды субботним вечером состоялось наше первое выступление в цирке-шапито. Царила праздничная атмосфера. Сначала по манежу скакала на коне дочь маэстро Саламбо в белом платье, расшитом сверкающими блёстками.
Вторым номером клоун играл на трубе. Он упал на усыпанный опилками манеж, встал, дунул в трубу, и из неё полетели опилки.
— Чёртова труба! — крикнул он и снова упал.
Потом клоун встал и вытряхнул опилки из ушей. Зрители хохотали и хлопали.
Только за кулисами, когда клоун снял грим, я узнал маэстро Саламбо.
Тем временем его сыновья бегали по арене на ходулях, удерживая на ложке во рту по четыре сырых яйца.
Затем госпожа Саламбо выполняла упражнения на трапеции под куполом цирка и ездила на маленьком велосипеде по натянутой верёвке.
Пришёл черёд медведя, он катался на самокате и всё время рычал: «Канада, Канада».
Потом маэстро Саламбо вышел на арену и сказал:
—Ледис энд джентльмен, я имею плежер представить вам э верп феймос намбер. Намбер, опровергающий законы природы и открытия знаменитого мистера Ньютона. То, что вы сейчас увидите, невероятно, но всё-таки правда. Двадцать маусов повезут кэт.
Он поставил на барьер манежа тележку, вытащил из стеклянного ящика мышей в миниатюрной упряжке и припряг их к тележке. Затем он достал из корзинки сонную, объевшуюся сиамскую кошку и посадил её в тележку. На Лену была надета маленькая красная накидка, так что кошка выглядела как древний римлянин. Но напоследок маэстро Саламбо ещё и посадил Вильгельма — эта мысль осенила его перед самым представлением — на маленький облучок, прямо перед носом у кошки. Вильгельм должен был держать в лапах крошечные поводья.
— Ох, токмо бы кошка поела досыта, — сказал Вильгельм, прощаясь со мной.
Только представьте себе эту картину: двадцать белых мышей под управлением серой, а за ними, в красной тоге, сиамская кошка. Великолепная картина.
Маэстро Саламбо щелкнул своим медвежьим кнутом — и раз! — белые мышки рванули тележку с места. Они понеслись по барьеру манежа так, что кошка вцепилась когтями в свою повозку. Так они проехали три круга.
Зрители наградили их аплодисментами, и маэстро Саламбо унёс сиамскую кошку в корзинку. Белые мыши и Вильгельм снова оказались в стеклянном ящике и тут же набросились на корм.
Маэстро Саламбо снова вышел на середину арены и объявил:
В цирке наступила тишина.
Маэстро Саламбо вынул меня и Тисси из стеклянного ящика. Госпожа Саламбо сшила для Тисси тёмно-синее платьице, а мне — белое трико. Мы с Тисси забрались наверх по длинному и тонкому бамбуковому шесту. Сверху я посмотрел на зрительный зал. Люди сидели рядами очень тесно, и на нас смотрели сотни глаз.
Я ступил на тонкую нейлоновую леску, следом за мной — Тисси. Поскольку леска была прозрачная и очень тонкая, а прожекторы умело настроены, снизу казалось, будто мы с Тисси бежим по воздуху. На середине пути я обвил леску кончиком хвоста и упал вниз. Люди вскрикнули. Но в следующее мгновение я уже раскачивался в воздухе на хвосте, словно меня держала невидимая рука.
Самое сложное в этом номере было то, что обратно на леску я мог забраться, только сильно раскачавшись. Тисси протянула мне в помощь свой хвост, я ухватился за него и, подтянувшись, влез на леску. Мы пробежали по ней обратно. Зал гремел от восторга. Мы спустились вниз по бамбуковому шесту, и маэстро Саламбо осторожно посадил нас в стеклянный ящик.
После нас выступал волшебник Кландестин. Он был одет во всё чёрное, на голове цилиндр. Он подбросил в воздух четыре металлических кольца, а когда поймал их, они уже были сцеплены в цепочку, и нельзя было обнаружить место, где их можно было бы продеть одно в другое.
Затем Кландестин достал свой волшебный кувшин. Из этого кувшина он наливал зрителям любой напиток по их желанию: чай, красное вино, морковный сок, ликёр «Гольдвассер», кофе, джин. Отставив кувшин в сторону, он достал из цилиндра белого кролика.
Наконец он одолжил сумочку у одной из зрительниц и спросил женщину, любит ли она мышей.
— Нет, — ответила она, — конечно же нет.
— Но тогда почему у вас в сумочке белая мышь? — И Кландестин вытащил оттуда Джека за хвост.
Публика хлопала и кричала «браво!».
Вильгельм сказал:
— Вот уж и впрямь маэстры, Кландештин да Джек.
17
Вот так проходили дни и недели. Мы колесили по Англии от одного городка к другому. Наступила осень, потом зима, весна и снова лето. Холодного времени года мы почти не заметили — так тепло было в нашем стеклянном ящике. Еды тоже было вдоволь, и кошек опасаться не приходилось, кроме как на ежевечернем представлении на арене.
Вильгельм говорил: «Вечерами-то живу со страхом в загривке. А ну как Лена не налопается, или что не по ней покажется — цапнет и всё тут, карачун мне придёт».
Да и мне самому становилось тем страшнее, чем чаще я исполнял трюк на верёвке. Я боялся, что однажды промахнусь хвостом. Высота была смертельная.
Иногда мы с Вильгельмом сидели в ящике и смотрели через стекло. Тогда Тисси спрашивала:
— Почему вы такие грустные?
— Глянь-ка наружу, — говорил Вильгельм, — дерева какие справные, кусты кучерявые, трава-мурава, да черна землица.
А я говорил:
— Знаешь, Тисси, лучше всего щели и ходы в жилом доме. А как вкусно там пахнет, когда на кухне картошка жарится или сыр в чулане лежит.
Тисси говорила:
— Опять по дому тоскуете, — и старалась нас развеселить.
Белые мыши никак не могли понять нашей грусти, ведь они в жизни ничего не видели, кроме этого стеклянного ящика.
Однажды мы услышали, что цирк отправляется из Англии в Исландию на корабле. Исландия — это большой остров, не так уж далеко от Северного полюса, и там есть большие ледники. Все мы жутко испугались. Только медведь Петц обрадовался.
— Отлично! — сказал он. — Исландия-то по-английски как звучит: Айсленд! Страна льда. Снег и лёд. Прекрасно! Может, там и большие леса есть.
Теперь, разъезжая по манежу на самокате, он всегда бормотал: «Исландия, Исландия».
