— Может, в следующий раз я изобрету лекарство от угревой сыпи, — усмехается дедушка.
На ужин мы снова заказали китайскую еду. Мама хотела суши, но дедушка сказал, что выбирать должен тот, у кого больше ученых степеней. Он выиграл: у него две докторские степени.
За ужином я наблюдаю за дедушкой и мамой, как ученый, Элли-Галилей. Во-первых, мы сидим не так, как обычно. Когда мы с мамой вдвоем, мы сидим рядом. Но дедушка уселся во главе стола, как король. Во-вторых, я наблюдаю за тем, как они разговаривают… или, точнее, не разговаривают. Дедушка закидывает маму вопросами, которые ее явно раздражают: сохранила ли она свои университетские табели? не хотела бы она встретиться с его другом с кафедры биологии в Стэнфорде и познакомиться с программой? нужна ли ей помощь с подачей документов?
На первые два вопросов мама еще отвечает, но вскоре умолкает и просто смотрит в тарелку, как тинейджер. До меня внезапно доходит: несмотря на то что мама — взрослый человек и у нее есть своя жизнь, дедушка по-прежнему относится к ней как к ребенку.
После ужина я раздаю печеньица с предсказаниями. Прочитав свое предсказание, дедушка выглядит расстроенным.
— Что тебе досталось? — спрашиваю я.
— «У вас появится новый гардероб», — читает он.
— Неплохая мысль, папа. Мы могли бы купить тебе вещи помоднее. А то кажется, будто ты одеваешься в магазине для пожилых. Я могу тебя отвезти в торговый центр, — предлагает мама.
— С моей одеждой все в порядке. Она новая! Я купил ее несколько недель назад, когда помолодел. — Дедушка поясняет мне: — У меня не было выбора — я усох. — Затем он поворачивается к маме: — Но раз уж об этом зашла речь, Мелисса, то мне нужна твоя машина.
Мама закашливается от неожиданности.
— Машина? Я думала, ты перестал водить.
Дедушка укоризненно смотрит на дочь:
— Многое поменялось. И мне нужно кое-куда съездить.
— Тебе нельзя водить, — медленно отвечает мама. — Ты слишком молод.
Дедушка выпрямляется на стуле:
— Ну вовсе я не молод. Показать тебе права?
— Папа, — примирительным тоном говорит мама, — что будет, если тебя остановят? Ты не очень похож на фотографию на правах.
Это точно. С этим прыщавым лицом и торчащими из моей резинки длинными волосами его едва пустят на фильм категории «детям старше тринадцати лет».
— Я не позволю тебе встать у меня на пути! — взрывается дедушка.
— Я помню, как ты водишь. Ты всегда пытаешься обгонять по правой полосе, — стонет мама.
— Я так амплитуду увеличиваю. Это простая физика.
— Ты попадешь в аварию.
— В аварию? — возмущается дедушка. — Хочешь поговорить об авариях? А кто угробил «фольксваген»? Кто вмазал его в дерево?
— Я… я не виновата, — бормочет мама. — Шел дождь. Дорогая была скользкая. Было темно.
— Я только за него расплатился! — бурчит дедушка.
Они глядят друг на друга в упор, как быки на арене.
— Мне нужна твоя машина, — повторяет дедушка.
Мама отказывается давать дедушке машину.
— Знаешь, сколько раз она брала мою? — возмущается он в автобусе по дороге в школу. Он в ярости.
— Почему ты не попросишь ее тебя подвезти? — спрашиваю я.
— В лабораторию она меня не повезет, — вздыхает дедушка. — Тот дуболом-охранник пообещал возбудить дело, если еще раз увидит меня там.
— Вот как, — понимающе киваю я.
Но в автобусе по дороге домой дедушка уже в совсем другом настроении. Кажется, он взволнован, даже почти счастлив. Когда автобус приближается к нашей остановке, он не двигается с места.
— Пойдем, — тороплю я его, — нам пора выходить.
Дедушка не шевелится.
— Сегодня мы выходим на другой остановке, — говорит он.
— Да? — удивляюсь я. — На какой? Глаза дедушки блестят.
— У моей лаборатории.
Корпус № 24
Я каждый день езжу в школу на автобусе, но на этот раз все по-другому — это похоже на приключение.
Дедушка глазеет в окно. Его волосы убраны назад и затянуты очередной моей резинкой — фиолетовой.
— Твоя бабушка обожала ездить на автобусе, — полушепотом говорит он.
— Правда?
— Да. Она мечтала проехать со мной на автобусе через всю страну. Останавливаться в маленьких городках. Посетить все «ловушки для туристов».
— И что, вы поехали?
Дедушка качает головой, и в его глазах мелькает боль.
— Нет. Я был вечно занят на работе.
Моя бабушка умерла, когда мне было три года. Я смутно помню, как вошла в ванную и застала там маму в слезах.
— Ты по ней скучаешь? — спрашиваю я.
Дедушка быстро моргает:
— Очень скучаю. Скучаю по ее голосу. Скучаю по нашей жизни. — Он сглатывает комок в горле. — Скучаю по тому, как она ходила по дому в тапочках.
— В тапочках?
Дедушка трясет головой, будто в недоумении:
— Она была равнодушна к драгоценностям, духам и всему такому прочему. Но хорошие домашние тапочки она любила. Такие пушистые изнутри. Я дарил их ей на каждую нашу годовщину. Глупо, конечно, если подумать.
Мне это не кажется глупым. Мне кажется, это любовь.
Нам приходится пересаживаться четыре раза. Последний автобус подвозит нас к коммерческой зоне, вокруг — автосалоны. Дедушка ведет меня по переулку к комплексу каких-то зданий. Все здания абсолютно одинаковы — из бурого кирпича, с темными окнами — и пронумерованы. Дойдя до номера двадцать четыре, дедушка останавливается:
— Вот он!
— Что, вот это?
Я ожидала чего-то блестящего, из стекла и металла, а тут — ничего необычного.
Но дедушка едва ли не выдохнул с облегчением при виде здания, будто увидел старого друга.
— Старый добрый номер двадцать четыре, — говорит он.
И протягивает мне пластиковую карточку на брелке с вытяжной нитью.
— А это зачем? — спрашиваю я.
— Чтобы попасть внутрь. Это мой ключ. — Дедушка показывает на здание. — Меня охранник узнает. Так что идти придется тебе. Я тебе карту нарисую. T.melvinus лежит в морозилке в моей лаборатории.
