Федя этот… тлеющим угольком, тихой сапой, бледным полозом…
Коренной. Жуком навозным… в дерьме копошился.
Бадыкин. Я много видел актёров на сцене вживую, Лёха, (питерских,… московских), но чтобы так — никогда!
Коренной. И кто мог подумать.
Бадыкин. Всякому своё место, Митя! Мы все, по его мнению, придурки! Ты понял, Митя?! Тогда в 85-м в столовой он уминал казённый хавчик, затем ходил, выпрашивая у нас добавку… и уже тогда считал нас придурками.
Коренной. Облезлый лис охотнику не интересен.
Бадыкин. И я о том же… Мы Отечество защищать пошли, родных своих, близких, друзей, девушек любимых… И его тоже защищали, а он нас…!!! Одногруппники мои: Гриня Саврасов в Афгане погиб под Кандагаром, Аркаша Дубченко — в Армении… А он нас…
Коренной. (сжал кулаки) В морду надо было ему…
Гуласиков. (рьяно) Однозначно! (и сразу умолк)
Бадыкин. Я Васе о том же сказал. А Вася виновато глаза опустил:
— Лёха, не поверишь, брат! Я растерялся, не ожидал такого. Ты знаешь, если надо, я в драку — не задумываясь, а тут… Стою, смотрю и глазам своим не верю. Словно и не со мной это… Словно околдовал меня кто…
Коренной. Хуже нет, когда такая вот вша, да на затылке объявится.
Бадыкин. Выпили мы тот пузырь без остатка и разошлись думки думать.
Коренной. С какого краю ни подходи, а всё одно вкривь-вкось получается.
Бадыкин. То-то и оно, Митя, то-то и оно…
Коренной. Ты Федю этого за человека не считал. Вот он тебе той же монетой и отплатил. Вам всем отплатил с лихвой, по полному проценту на каждого. Ты думал, прыщ — мелочь… А иной прыщ и слона с ног свалит, ежели на него внимания не обращать.
Бадыкин. Твоя правда, Митя! Я перед Васей хорохорился, мол, будь я на его месте — я бы сразу по физиономии Федьке (без комментариев и объяснений), не глядя на белую его рубашонку и галстук — бабочку… А потом подумал… А кто его знает, как бы я себя повёл в такой неожиданной ситуации… Как говорил один мой знакомый художник… «проклЯтое воспитание!». Мы с тем Федей много пудов соли съели, три года по одной стежке ходили, а получается, уже тогда по разные стороны были… На разных планетах обитали.
Пауза.
Коренной. Раз пошла такая пьянка, режь последний огурец! (взял бутылку, наливает водку в стопки) Раз пошло такое дело… Растеребил ты таки мою душу, Иваныч! Откровенность за откровенность… Расскажу и я тебе, Алексей, быль-побасенку одну… (Гуласикову) Только прошу некоторых товарищей не перебивать.
Гуласиков мычит и утвердительно кивает, т. к. у него полный рот еды.
Коренной. (поднимает стопку) Дай бог, не последняя… (всем) Вздрогнем!
Коренной, Бадыкин и Гуласиков чокаются и выпивают.
Пауза.
Коренной кусает маринованный огурец, пожевал его и проглотил.
Коренной. Как на духу тебе, Иваныч, поведаю. Трёх недель ещё не прошло, как событие это произошло, а я до сих пор успокоиться не могу. Произошло это в аккурат с субботы на воскресенье. У меня в воскресенье выходной обычно. Пришёл я с работы домой. Не рано пришёл, да уж затемно было. Жёнка моя уже постель грела телесами и седьмой сон видела. И решил я себе чайку заварить с бергамотом и вкинуть в желудок чего посущественнее. Достал из холодильника кастрюлю с борщом. В миску алюминиевую черпаком набросал почти до краёв. И миску ту на конфорку поставил. Газ зажёг, хлебушка белого нарезал, а чайник забыл поставить. Хлопаю глазами, от усталости носом клюю. (в сердцах) И дёрнул же меня чёрт телевизор включить. Жена в спальне посапывает, а я в зале в ожидании сижу, торшер зажжённый обнимаю. Я телевизор этот включил, только чтобы не заснуть. Звук сделал по-минимуму, чуть слышно! (Мысли путаются.) Вспомнил про чеснок — и мигом в сени… Оторвал два зубчика от головки и в кухню. Почистил чесночок, порезал меленько…К тому времени и борщец в миске (поспел) нужную температуру набрал. Я конфорку выключил, чеснок измельчённый в борщ бросил и пошёл в зал к столу. Сижу как барин в ресторане, а шёпот от телевизора по залу стелется. А там (в телевизоре) передачку транслируют журналиста одного молодого (но, по всему видать, толкового). И говорит журналист так бойко да зацеписто — заслушаешься. Словно отец святой во храме проповедует. Есть люди, у которых тембр голоса добрый. Понимаешь?
Бадыкин. Есть такое дело.
Коренной. Я и прислушался… Даже сметану в борщ забыл добавить. Если коротко (без канители) журналист тот рассказывал о человеке одном… Володимере Катрюке. Во время Великой Отечественной войны Катрюк этот участвовал в сожжении жителей деревни Хатынь.
Бадыкин. Я читал об этом. Хатынь и её жителей сожгли не немцы, а украинские националисты (118-й шуцманшафт-батальон). Они были присланы в Белоруссию бороться с партизанами и попутно участвовали в карательных операциях по уничтожению мирного населения. А немцы только приказы присылали… да команды отдавали.
Коренной. (утвердительно кивает) Во-во!!! Только не это меня, Иваныч, потрясло. А то, что где-то в Канаде, в провинции Квебек живёт этот самый Володимир Катрюк. Живёт и в ус не дует. Дом у него, пасека своя, медок домашний… И вижу я на экране телевизора, как он по этой самой пасеке прохаживается и оператору ручкой машет…
Бадыкин. Как это прохаживается?!
Коренной. А вот так! Органы правосудия Российской Федерации требуют его выдачи. А канадское правительство артачится. Мол, доказательной базы у вас собрано недостаточно.
Бадыкин. Как такое может быть? Ему тогда, должно быть, лет сто.
Коренной. Девяносто три… Девяносто три года ему сейчас.
Бадыкин. А чтоб тебя!!!
Коренной. Передача закончилась, новости пошли. Я телик выключил. Сижу с торшером в обнимку, словно меня кто кувалдой по черепушке оглаушил. Кусок в горло не лезет. Я торшер погасил и спать пошёл. Разделся, одежду на кресло бросил и к жёнке под бочок. Лежу, а меня аж колотит от негодования. В жар бросило, пот холодный на лбу выступил… (вдруг) И ты знаешь, Иваныч, эта история так меня зацепила, что я заснуть не могу. Ворочаюсь с боку на бок и все думаю… С пяти утра в поле работал… ухандохался — сил нет, а ни в одном глазу сна не предвидится. Вишь как оно выкрутило… Батька мой в оккупацию мальцом ещё в 42-ом годе с братьЯми (своими) да бабкой моей Василисой Васильевной бульбу гнилую поздней осенью на поле за Кобановкой (это недалече отсюда) из земли выколупывали. Да из этой вонючей крахмальной пасты блины пекли. Ели, и за счастье было. А
