уже ни в какие ворота.
Бадыкин. Ходит такой неряшливый гоблин-вонючка в классическом сером костюме с жирными пятнами на бортах… Подходит, трётся о тебя и мямлит…: «Дай чего не жалко, пожалуйста!». А у самого нижняя губа оттопырилась балкончиком, и в ней слюни до краёв!
Коренной. Чё, правда?
Гуласиков. Фу! (кладёт вилку на стол)
Бадыкин. На брезгливость (сука) бьёт!.. Закончилось тем, что у Феди свой отдельный стол появился. Он сидит за ним и уплетает за две щеки. А мы по дороге на посудомойку ему объедки свои на стол ставили.
Коренной. Одуреть можно…
Гуласиков. Яси как парася после свадьбы.
Бадыкин. Ну… как объедки: кто чего не любит, или не съел (гарнир или суп положим). Оно (понятно) нетронутое, но всё ж…
Коренной. (вдруг) Хорошее время было, согласись, Алексей.
Бадыкин. Хорошее! Молодые годы, друже, всегда хорошие.
Коренной. Не говори.
Бадыкин. И как ведь подлец приспособился… Тогда для нас, учащихся, всё бесплатно было.
Гуласиков. Это как?
Бадыкин. (Гуласикову) Все условия — учись только! Общага — три рубля с полтиной. Форменная одежда и обувь — иди на склад получи. Краски, кисти, холсты, пластилин скульптурный, гипс, доски, красное дерево даже — выписывай и получай. Да ещё стипендию каждый месяц выдавали — на сигареты в аккурат…
Коренной. (Гуласикову) Советская власть на учение денег не жалела.
Бадыкин. Трескал наш Федя за пятерых (стальная ложка гнулась), однако на дежурство в столовую ходил с неохотой.
Коренной. (поёт) Тили-тили, трали-вали, это мы не проходили, это нам не задавали!
Бадыкин. Да его и брать не хотели. Кому охота с дурнем связываться. На одном из дежурств он каталку с чистой посудой опрокинуть умудрился (тарелки, чашки, блюдечки) на бетонный пол — всё вдребезги. Завстоловой за сердце схватилась! А Федя стоит (ни мычит, ни телится), словно он не при делах.
Гуласиков. Возместил?
Бадыкин. Держи карман шире. У него мама техничкой в школе работала. Мать — одиночка, сами понимаете… Один сын и тот сто рублей убытку.
Коренной. Хреновый работник хуже вора.
Бадыкин. Это точно! К чему это я? Ах, да… Закончил я училище, работать пошёл в кинотеатр «Мир», рисовал афиши к фильмам, а через пять месяцев призвали меня в Вооружённые Силы.
Коренной. И где служил?
Бадыкин. В учебке в России, а там в Среднюю Азию отправили.
Коренной. Жарко было?
Бадыкин. Замёрзнуть не давали… Дембельнулся я в конце ноября 89-ого и 1 декабря стоял уже на перроне родного города. Иду в парадке…
Коренной. Аксельбант, пряжечка блестит, как у кота…
Бадыкин. Как зеркало. Значки — выставка достижений спортивной, боевой и политической подготовки! На плече — спортивная сумка «СССР». По блату её достал, не купить было. (Коренному) Помнишь такие сумки?
Коренной. Конечно помню. Шикардос!!!
Бадыкин. Иду весь из себя… Гляжу, а по перрону мне навстречу идёт…
Коренной. Федя БорышкОв — губа балкончиком, сопли веером.
Бадыкин. А вот и нет. Идёт мой одногруппник по художке Вася Веньяминов.
Коренной. Не понял… в чём подвох?…
Бадыкин. Он сам две недели как демобилизовался. Обнялись. Слово за слово. Сели в буфете на вокзале… Разговорились…
Гуласиков. Что-то я не пойму, при чём тут этот Вася?
Бадыкин. (Гуласикову) Не перебивай меня, а то я что-нибудь забуду.
Коренной. (Гуласикову) Сейчас я кому-то добавлю на орехи… (грозит Гуласикову кулаком)
Гуласиков. (Коренному) Я молчу как рыба об лёд… (Бадыкину, показывает жестом) Ша!
Бадыкин. Говорили мы долго, вспоминали, как учились. И тут я ненароком про Федю БорышкОва заикнулся. Вася аж вскочил, как током его шандарахнуло.
— Ты знаешь, что я Федю Борышкова в Минске встретил. Неделю назад, когда у дядьки гостил.
— С какой стати о нём сейчас?
— С какой стати?… А ты меня послушай да и реши сам, надо или нет говорить.
Коренной. (Бадыкину) Что-то ты мудришь, Иваныч.
Бадыкин. А Вася продолжает:
— Я Федю в Минске в ресторане встретил.
Коренной. Где?
Бадыкин. В ресторане. Это мне так Вася рассказывает…
— Стою, курю у туалета. И тут с улицы Федя заходит. Я, Лёха, чуть окурок не проглотил…
Коренной. (нервно) Совсем ты меня, Иваныч, запутал.
Гуласиков хотел что-то сказать, но глянул на Коренного и сдержал себя.
Далее он берёт вилку и, чтобы не мешать говорить Бадыкину начинает молча есть, иногда он эмоционально реагирует жестами или междометиями на слова Бадыкина или Коренного.
Бадыкин. А Вася продолжает:
— Федя меня увидел — в улыбке расплылся. Веришь ли… на нём плащ кожаный, джинсы (фирма) голубые, на ногах — «казаки» с пряжками. И сам он в белой рубашке, галстук — бабочка, шёлковый шарфик по бортам (узор запятайками). На правой руке — три золотых перстня, на левой — ещё два. Подходит и по- барски так мне:
— А, это ты, Васёк! Как жизнь молодая?
Я стою и глазам своим не верю. Куда девались балкончик со слюнями, спинка сгорбленная. А Федя улыбается, фикса золотая во рту блестит.
— Я, — говорит, — по делу здесь. Скоро у тестя юбилей — надо меню утвердить, аванец внести, проверить, чтобы всё было чики-пуки.
— А кто у тебя тесть? — спрашиваю.
— Генеральный директор объединения. Я у него по снабжению… И по причёске (полубокс) ладонью прошелся. И ноготки у него, как у девицы — ухоженные.
— А ты-то как, Васёк?
— Я из Армии… Несколько дней как… с Дальнего Востока прикатил.
— А…ну-ну! — скалится (и снова фикса во рту поблёскивает).
— А тебя что, в армию не взяли?
— Не взяли!
— Почему?
— Мне Михал Савич (мастер наш… если помнишь) такую характеристику написал, что меня не то что в армию… Словом, не подхожу! Не годен! «Невнимательный, безответственный, нельзя положиться, неадекватный»… и прочая бодяга! Таких, как я, в армию не берут!
И нахально с гонором добавил:
— Это ведь вы, придурки, жилы рвали, чтобы доказать окружающим, что вы самые лучшие. Вот и тяните теперь эту лямку да конца. А я человек маленький. Мал золотник, да дорог. Ну бывай, Васёк, дел невпроворот.
Федя похлопал меня по плечу и как ни в чём не бывало, не снимая плаща, пошёл в банкетный VIP-зал. Не поверишь, Лёха, я стоял как оплёванный!!!
Гуласиков. Охренеть!
Коренной. Ешки-матрёшки… родился пёс у кошки!
Бадыкин. После такого Васиного рассказа достал я из своей сумки бутылку «Столичной» и мы накатили как положено.
А Вася всё не мог успокоиться:
— Ведь он лучшие (самые цветущие) годы своей жизни провёл, как распоследняя шалупонь… В то время когда мы стремились, боролись, радовались, влюблялись, стараясь завоевать сердца любимых девушек, горели и пытались светить… (как горьковский ДАнко).
