по вам скучать, а вы, пожалуйста, пишите мне много-много писем, да?
— Обещаем, — сказали сестры хором. Тут вернулись мама и Рольф.
— Нам пора.
РОЛЬФ ОСТАНОВИЛ МАШИНУ у входа в зал вылета. Мы все вышли, мама заплакала, а вслед за ней и близнецы.
Я всех их разом обнял на прощание. Не разжимая рук, краем глаза посмотрел на Рольфа. Он стоял немного в стороне, словно ему почему-то неловко — так всегда бывало, — и тут я понял, что по нему тоже буду скучать. Аккуратно выскользнув из объятий мамы и сестер, я подошел к нему.
— Прости, что я заварил всю эту кашу. Рольф положил руку мне на плечо и улыбнулся.
— Да, без тебя будет не так весело. Будь осторожнее и, если что, не забудь про карточки. — Он перевел взгляд на маму и близнецов; впервые я заметил у него в глазах слезы. — Мы будем по тебе скучать.
Скальные Крысы
У СТОЙКИ РЕГИСТРАЦИИ папы не было. Оно конечно, наш рейс вылетал еще только через три часа, так что повода нервничать не было... пока что.
Я направился в туалет и там выяснил, что мама набила рюкзак одеждой по принципу «что маме нравится» (а это вовсе не то же самое, что нравится мне), но все это было куда лучше, чем ужасный костюм, который я без сожаления отправил в мусорный бак. И вообще он был мне мал.
Два часа пятьдесят пять минут до вылета. Да уж, что может быть хуже ожидания в аэропорту... ну да, то же самое, только в тюрьме.
Я купил себе самый здоровенный хот-дог и слопал его, запив колой.
Два часа пятьдесят три минуты...
Я вывернул рюкзак наизнанку, нашел два блокнота, подумал: можно вот прямо сейчас и начать делать домашнее задание. Всего-то и надо ведь исписать один блокнот. Проблема, что я так еще и не придумал, про что, собственно, писать.
Пошел в газетный киоск, купил там карандаш с ластиком, но только вынул его из упаковки, как ластик почему-то улетел под стол — я его так и не нашел. Написав на первой странице «Блокнот № 1», я отложил карандаш и блокнот в сторону.
Не пишется что-то.
Два часа тридцать семь минут...
Пока я вот так сидел и смотрел на бродящих вокруг людей, до меня наконец дошло, что я на свободе, и эта мысль навела меня на другую, а именно: что к этому всему привело. Я имею в виду не лазание на небоскребы и не арест с судом, а вообще — с чего все началось. А началось все с того, что я родился, а точнее, еще раньше...
ЗАЧАЛИ МЕНЯ в двухместной палатке под сенью горы Эль-Капитан, что в Национальном парке «Йосемити», штат Калифорния.
Во всяком случае, мама так думает.
Моим родителям было тогда двадцать четыре. За день до этого они залезли на вершину Эль-Капитана по маршруту «Железный сокол» за тридцать два часа и сорок три минуты, побив предыдущий рекорд. За тот год они побили немало рекордов: и на Галлюциногенной стене, и на Горячем воске, и на Невпупительском зацепе*, и много где еще. Команда из Тери Марчелло и Джошуа Вуда била рекорды целый год подряд.
* Популярные у скалолазов места в США и Канаде: Галлюциногенная стена (Hallucinogen Wall) в национальном парке «Черный каньон реки Ганнисон», штат Колорадо, Горячий воск (Body Wax) в парке «Ранчо Реймера» в штате Техас (близ Остина), Невпупи-тельский зацеп (Flingus Cling) в парке «Муррин» в Британской Колумбии (близ Ванкувера).
Их наконец заметили журналы по скалолазанию и продавцы снаряги, стали давать им деньги. Старый ржавый фургон, где они жили последние три года, уехал на кладбище автомобилей, мама и папа обзавелись новехоньким просторным домом на колесах. Ушли в прошлое временная работа за гроши, только чтобы наскрести на бензин и еду, работа гидами для разных «воскресных скалолазов». Мама и папа купили участок земли в Вайоминге, построили дом — настоящий, из бревен, — прямо перед шикарной тридцатиметровой каменной стеной — только и делай, что тренируйся целыми днями. Говорили: у Скальных Крыс растут крылья.
Я видел их фотографии тех времен. Папа выглядел как Шварценеггер на пике карьеры, но при этом был гибким, как олимпийский чемпион по гимнастике. Я больше всего люблю фотку, где папа балансирует на турнике, касаясь носом коленей.
Мама была на тридцать сантиметров ниже папы: поджарая, с длиннющими дредами, плечи накачаны, мышцы в руках и ногах как стальные канаты, брюшной пресс из гранита — не пресс, а пуленепробиваемый жилет.
Впрочем, от пуль это, может быть, и помогло бы, а вот от беременности — может, даже и наоборот.
Два месяца спустя после штурма Эль-Капитана она сообщила папе, что ждет ребенка. Представления не имею, как он отреагировал на новость, но что-то мне подсказывает, от счастья до потолка он не прыгал.
Беременность шла непросто, осложнение за осложнением. Врачи назначили постельный режим — иначе, сказали, ребенка не выносить. Мама врачей послушалась; папа же продолжил путешествовать, преподавать там и тут, рекламировать снарягу и лазать, лазать, лазать, бить рекорды на Килиманджаро, Мак-Кинли и Аннапурне. В ночь, когда я наконец появился на свет, папа был как раз на ее вершине.
Спустившись в базовый лагерь, папа позвонил маме по спутниковому телефону.
— Как ты хочешь его назвать? — спросила мама.
— Пик. -Пит?
— Нет, Пик. По буквам: Памир-Истаксиуатль-Килиманджаро. Как «горный пик».
Папа впервые увидел меня, когда мне исполнилось три месяца. Тогда-то мама и сорвалась. Я был там же, пристегнутый в автокресле у подножия стены; наверное, я разглядывал луговых собачек*, которые сновали вокруг, и еще не понимал, что у меня есть папа и мама.
Папа с мамой пролезли, наверное, метров десять, без страховки. Для них, Скальных Крыс, это как для вас — прогуляться туда-сюда по парковке у магазина. И тут мама ошиблась: нашла рукой трещину в стене, перенесла вес, а камень возьми да и отщепись. Папа спустился к ней, наверное, секунд через пять после того, как она упала, и камень все еще был зажат у нее в руке.
Десять метров. В ее случае это означало перелом бедра и позвоночника.
Папа отменил все семинары, восхождения, съемки, всё-всё, и не отходил от мамы, пока врачи не собрали ее обратно по кусочкам. На это ушел целый год. Сначала инвалидная коляска, потом костыли, а потом просто палочка.
