Двое внебрачных детей Чезаре, Джироламо и Камилла, находились в Ферраре под присмотром Лукреции. Джироламо был пажом при дворе, Камилла стала монахиней в Сан Бернардино. Родились они между 1501 и 1502 годами, об их матерях ничего не известно, хотя в документе 1509 года, узаконивающем права Камиллы, Лукреция констатировала, что девочка — дочь Чезаре и замужней женщины, пожелавшей остаться неназванной. Единственным законным ребенком Чезаре была его дочь от Шарлотты д'Альбре — Луиза, она родилась в мае 1500 года, и отец никогда ее не видел. Он умер, когда девочке было около семи лет. Луиза ни разу не приезжала в Феррару, но послушно писала письма тете Лукреции. Замуж вышла в семнадцать лет за пожилого солидного военнослужащего и придворного, Луи де Тремуйля. Лукреция, судя по расходным ее книгам, поддерживала связь также с вдовой Хуана Гандийского и его сыном.
В начале мая 1518 года Альфонсо уехал в Абано лечиться на водах, а Лукреция осталась единственной правительницей (Ипполито еще в предыдущем году вместе с огромной сворой охотничьих собак, жеребцами и леопардами отправился в Венгрию, в епархию Эгер). «Сейчас делами заправляет госпожа герцогиня и прекрасно справляется. Иногда она спрашивает совета у магистрата, — писал Проспери 16 мая. — До нее у нас подвергали пыткам людей, арестованных за то, что по ночам они ходили без фонаря…» Услышав про своеволие жены, Альфонсо написал Лукреции из Абано и потребовал, чтобы задержанных людей пытали, потому что при аресте они были вооружены. В ответном письме Лукреция молила мужа не мучить арестантов. Письмо ее интересно тем, что не только демонстрирует ее миролюбивый нрав, но и дает представление о феррарском правосудии. 15 мая она объясняет Альфонсо основания своего решения:
Отказ от пыток вызван был несколькими причинами. Сначала скажу о Джованни Баггиста Бонлео. Арестовали его всего через несколько минут после прописанного в распоряжении часа. Одежда на нем была обычная, дневная, и ничего подозрительного обнаружено не было: просто человек возвращался домой, не вынашивая при этом преступных намерений. Потом я припомнила, что. согласно закону, человека высокого сословия от пыток следует освободить. Считаю, что поступила правильно, потому что питаю уважение к его семье и родственникам, однако я старалась не привлекать внимания к этому делу и выпустила Бонлео под залог в 200 дукатов. Не думаю также, что была не права, освободив Верджезино, потому, как поведал мне градоначальник. Ваше Сиятельство приказали ему проявлять уважение ко всему окружению кардинала. Других арестованных выпустили па распоряжению Сисмондо Цистарелло [возможно, имеется в виду не заслуживавший доверия распорядитель гардероба Ипполито. Сиджизмондо Цестарелло]. Он поручился, что они — слуги кардинала… однако… заподозрив, что это не так, я приказала снова их арестовать.
В другом письме, от 19 мая, она попыталась усмирить гнев Альфонсо по отношению к сыну Аннибала Бентивольо: его обвинили в применении силы по отношению к феррарским офицерам, тащившим в тюрьму жителя Болоньи. На следующий день помиловали человека, который, имея при себе меч, шел без фонаря. Это был «Леонардо, племянник Джакомо Лунарди, управляющего новой виллой Альфонсо. Когда с Леонардо хотели поступить согласно распоряжению, то, страшась пыток, он предложил мне 25 дукатов. Пока я держу его в тюрьме, хочу узнать мнение Вашего Сиятельства…» В этот месяц Лукреция послала и Гонзага не менее трех писем, темой их был арест преступника Альфонсо Рампино, «ее фер-рарского подданного».
24 мая Лукреция — как добрая жена и хозяйка дома — написала Альфонсо письмо, в котором просила прислать ей шесть яиц цесарки, чтобы вывести из них цыплят. Она напомнила, что когда попросила у него для подруги несколько птиц, он ответил, что цесарки в дороге гибнут, и пообещал, что даст ей яиц, когда настанет сезон. В конце месяца в Феррару с официальным визитом явились две герцогини Урбино, Елизавета и Леонора. (Альфонсо все еще не было дома: в этот раз он выехал из Абано в Венецию, где ему оказали радушный прием). Лукреция послала своих сыновей встречать гостей. Мальчиков сопровождали знатные горожане и придворные дамы, а сама Лукреция стояла в ожидании на верхней ступени мраморной лестницы дворца Корте. Она проводила женщин в апартаменты над лоджией с видом на площадь. Ранее там любил останавливаться Франческо Гонзага, потом туда переселились ее сыновья, однако в последнее время мальчики жили в апартаментах замка.
Лукреция, похоже, снова была больна: Проспери осторожно высказывается относительно природы ее болезни: «Вот уже несколько дней, как она не выходит из своих покоев, а все из-за недомогания, о котором, я полагаю. Вы и сами знаете», — написал он Изабелле 30 мая. Описывая Альфонсо визит герцогинь, Лукреция сообщила мужу, что поместила их «в комнатах Вашего Сиятельства», причем предоставила им не одну camerino, как приказывал он, но две комнаты, вместе с каминным залом, а сына, Франческо, забрала в свои апартаменты. Лукреция хотела отвести гостям достойное помещение и в то же время иметь к ним удобный доступ. Эмилии Пио. доверенной подруге герцогини Елизаветы, она отдала комнату дона Эрколе. Лукреция старалась показать Альфонсо, что со своей стороны сделала все, чтобы удобно устроить гостей и в лучшем свете представить им его владения. Она слыхала, что им хочется увидеть его boschetto (рощицу) и новую виллу, позднее названную Бельведер. Альфонсо начал ее строить пять лет назад на песчаном берегу реки По, рядом с Феррарой. Лукреция приказала ее меблировать и устроить так, «чтобы гостьи получили там удовольствие и похвалили бы хозяев». И все же, несмотря на усилия Лукреции, Проспери доложил Изабелле, что герцогини «остались не слишком довольны своим визитом, главным образом потому, что ужинают здесь позже, чем они привыкли».
В августе Лукреция вновь чувствовала себя неважно и с 15-го числа на люди не показывалась. Это обстоятельство, не вдаваясь в подробности, Проспери приписал ее обычному заболеванию («il solito male sua»). Лукреция в письме рассказала мужу о сыновьях: Эрколе в то утро, по распоряжению Альфонсо, уехал из Феррары, а Ипполито остался, потому что занемог и не выходил, опасаясь серьезной болезни. Возможно, из-за беспокойства за жену, из-за того, что болезнь мешает ей исполнять государственные обязанности, Альфонсо вернулся в Феррару и окунулся в административную работу. Он разделил обязанности секретарей, занимавшихся международными делами: Опизо да Реми работал над вопросами отношений с Миланом и Францией, а Бонавентура Пистофило — с Римом и Венецией. Герцог сам начал давать аудиенции — «…дай-то, Господи, чтобы он преуспел [в этом] к удовлетворению подданных», — прокомментировал Проспери, и это его замечание, вкупе с другими подобными высказываниями, наводит на мысль, что в администрировании Альфонсо был не слишком силен. Прошла неделя, и он по-прежнему энергично продолжал работать: перед завтраком давал аудиенции, потом вместе с двумя секретарями, Иеронимом Маньянимо и адвокатами рассматривал прошения. По свидетельству Проспери, делал он это с удовольствием, в особенности нравились ему аудиенции. «Ваша матушка, — писал он, — тоже это любила в те благословенные времена». «И, сказать по правде, это настоящее дело для правителя, и подданные очень этим довольны… никто при этом не может оказать слишком большого влияния на Его Сиятельство, все ощущают себя почти равными (курсив С. Б.)». Альфонсо проявлял большую заинтересованность в укреплении обороноспособности Феррары. Каждое утро он ходил в квартал Борго ди Сотто: там рыли рвы и насыпали валы. Валы должны были быть не ниже, а то и выше дворца, самого высокого здания в городе. Стены и башни строили так, чтобы в них можно было установить артиллерийские орудия. «Жалко, — писал Проспери, — что почти все здания в этом квартале ровняют с землей, в том числе и красивый монастырь Сан Сильвестро, основанный еще святым покровителем нашего города». Когда герцог уехал в Комаккьо, Лукреция снова принялась за рассмотрение прошений и каждый день давала аудиенции, пока мужа не было в городе.
