я за милю чую!
Еще в мешке обнаружились тщательно завернутые в кору местного белого дерева соты, полные мёда.
Вспомнил, как некогда выжигал мне голодный желудок мёд, дареный бардом, и сразу протянул тот скифский дар ему – бард ведь мог жить на одном мёде.
- Мне теперь нельзя, - удивил он меня своим ответом. – Я отрёкся от этого колдовства. Отведай на пару с ярлом – его не закачает.
- Откуда она? – наконец, не сдержал вопроса.
Вопрос тот, закипев в душе, уже лез не только из уст моих, но из ноздрей, ушей и глаз.
- Не зря, не зря взял тебя с собою в невнятный свой путь ярл, - покачал головой бард. – Не зря он пахал реку, вылавливал тебя среди битого льда.
- Сказать «ответить нетрудно» не мог? – укорил я его. – Прямо ответить.
- А прямо не ответишь – то как песню-вису с конца запевать, с последнего ее слова: ни слуха не усладишь, ни славы не увяжешь, - чернёной своей ухмылкой вывернулся бард. – Вот и слушай, Йохан. Наш ярл не чаял найти свой Ладгол или Ладог, где – как то привиделось ему – затаились под спудом с его младенчества те невиданные Железные Лавры. А жители Ладога, что сидят на его Железных Лаврах, а сами того не ведают, не чаяли, когда же он, славный ярл их самих найдет и явится к ним миротворцем и властителем. Вообрази, Йохан!
Умел бард Турвар Си Неус раздувать мехи чужого любопытства.
И увидев, как пузато раздулись мехи моего любопытства, бард продолжил.
Из его рассказа следовало, что у местных скифов некогда, но, однако, недавно, начались большие нестроения. Поначалу – среди старших, а когда старшие угомонились – огонь перекинулся на подлесок. И стали старшие вспоминать, как некогда навел здесь стройный порядок пришелец – данский ярл Амлет. Он погасил распрю, возникшую между скифами и норманнами, но больше досталось тогда норманнам-«нурманам», коих и полдюжины берсерков не выручили. Не любил ярл Амлет северян. А кто из данов их любит?
Большое уважение возымел тогда, два десятка лет назад, данский ярл Амлет среди лесных скифов-гипербореев. А теперь только и стали жалеть скифы Ладгола, что изгнали ярла за грех – пусть и большой. Можно было поступить умнее. Ибо теперь тот данский ярл весьма пригодился бы.
Доходили до скифов Ладгола слухи, что уже покинул живой свет ярл Амлет. Но слыхали издалека о баснословных подвигах его возросшего сына, как-никак в Ладголе рожденного матерью доброго рода и чистой крови – иным словом, наполовину своего. Слышали даже, будто он одним наскоком завоевал Город Константина, да только не понравился он ему – слишком тесен и весь в норах. И сын ярла Амлета покинул его стены.
Таковая басня меня вдвойне изумила. Кто мог ее пустить по свету? Разве только сам бард Турвар Си Неус, когда еще не стал Иоанном!
Однако бард лишь руками развел: «Сам удивляюсь, Йохан! В одном и другом селениях спел, как ярл прошел сквозь стены Второго Рима великим змеем-кротом Индриком, а вот уж какие птицы ли, волки ли донесли не басню, а правду до Ладгола вперед меня, то истинно чудо. Но ты дослушай».
И вот вдруг прибегает в Ладгол обрубленное войско молодых отщепенцев с телом предводителя на раменах – и в великом страхе наперебой описывает точь-в-точь самого ярла Амлета, каким его запечатлели в лесной своей памяти старики. Старики и воспрянули – пусть и не отец, а сын, о коем баснословные песни тянутся по свету, домой на нерест идет. Но и тотчас, по липкой старческой мудрости, засомневались: не обознаться бы себе на голову.
- И вдруг случилось что! – по-враньи встряхнул своими тёмными и по-зимнему тяжелыми воскрилиями бард. – Догадайся, Йохан!
Простительно было не догадываться даже нарочно, ведь радость ко мне, как и к лесным скифам, подкралась великая, потому подспудная!
- Разводили старцы сомнения, сыпали в них мудрые мысли, смотрели, не закрепит ли то варево, - снова отступив на полстрофы, запел бард. – И вдруг, следом за первыми, прибегают в город зимние рыбаки. Целые и даже с прибытком. Припозднились – по течению ниже стояли. С каким прибытком в руках прибегают? Думай, жрец Йохан!
Весь изнемог: неужели!
Конечно, поспешил бард вперед моей замерзшей пытливости:
- С твоим и нашим Богом в руках, жрец Йохан! Выловили из реки!
Так и есть: вот и явлен святой образ скифам, как прозревал геронда Феодор!
А до Ладгола уже успел ранее дойти слух и вовсе поразивший меня: будто сын ярла Амлета, сам ярл Рёрик Сивые Глаза, пройдя сквозь стены Второго Рима вдоль и поперёк, ничего с собой не взял, ни золото, ни царицу, а только – веру и посвящение в нового Бога Второго Рима, Спасителя мира, некогда распятого на древе.
Судьба бежала впереди меня!
Вот и пришло старикам указание, что вправду нашел Ладгол-родину молодой ярл, сын ярла Амлета. Так решили старцы Ладгола – и стали готовить посольство к молодому ярлу.
Откуда же взялась тут бесстрашная дева Истислава? А она, не испугавшись пришельца и даже ночи, а более из любопытства и опаски, прибежала просить чаемого ярла не рубить сразу с плеча собиравшее силы и дары посольство, ибо возглавит то посольство ее отец.
- Кто же ее выпустил в ночь из города? Как же дошла она? – испугался более за невиданную скифскую деву, нежели удивился самим ее подвигам.
Бард так прищурился, будто даже звонко щелкнул, как пальцами, тем своим особым прищуром:
- А сам ее и расспросишь скоро, - сказал он и пустил пар из ноздрей прямо в разные стороны. – Такие тут девы! Сквозь стены проходят живее нашего ярла и даже не руша их, а зимние ночи в густом лесу им нипочем – расступаются перед ними деревья и волки. Понравилась ведь она тебе, верно, Йохан? Страх ей так же служит, как и тебе, жрец. Таких, как вы двое на свете, более не сыскать.
Сердце мое то падало навзничь, то поднималось. Сердце было единой и единственной моей плотью в тот час. Иной плоти будто не имел вовсе. Такого со мной еще не бывало.
- И ты ей приглянулся, жрец Йохан. Вот так, навскидку, Йохан. Ей, видно, по вкусу, Йохан, - толкал мне сердце, качал его, как мех, неугомонный бард Иоанн Турвар Си Неус. – Да что глаз –
