помощник старец Василий едва смог отговорить от этих необдуманных шагов. Ведал и понимал старик, что строгостью своей Иван Петрович хотел походить на отца, но чтобы быть таким, каким был покойный Петр Иванович Шуйский, одной строгости мало. Василий воспитывал князя, знал его крутой нрав и также знал, как обуять его пыл. Успокоившись, Иван Петрович спросил о своем младшем брате:
– Где Никитка? Почему который день не вижу его?
– Никитка снова с Серко пропадает где-то, – ответил Василий как о чем-то несущественном. Серко – конь, подаренный отцом перед тем, как Петр Шуйский выступил в свой последний поход, где и погиб, и, может, поэтому мальчик с детства был привязан к жеребцу.
– Мне надобно, чтобы он учился, хозяйство мог вести! А он, словно татарчонок, с седла не слезает, – пробурчал с раздражением Иван Петрович. Василий улыбнулся бывшему воспитаннику.
– Такой же непоседливый, как ты, княже. Но я постарался, дабы толк из тебя вышел. И на него управу найду.
За окном звонко заржал конь.
– А вот и княжич приехал, – улыбнулся старец Василий.
Иван Петрович вышел во двор, где увидел младшего брата, распрягающего своего молодого светло-серого жеребца. Никитка был босиком, в одной рубахе, пропитанной потом, в пыльных портах – на это князь тут же с недовольством обратил внимание. Пятнадцатилетний княжич уже начал взрослеть – в плечах раздался, отросли редкие черные усики, и в глазах начала появляться какая-то взрослость.
– Надо бы его на службу через год определить, – скрестив на груди руки, молвил Иван Петрович. Старец Василий кивнул.
– Подойди! – приказал князь. Юноша исподлобья взглянул на него недовольно и тут же, отведя взгляд, повел Серко в конюшню.
– Тяжело без мамки ему, не гневись, княже. Как княгиня умерла… – молвил Василий, но Иван Петрович не дослушал его, направился следом за братом. Слуги, видя проходящего мимо князя, кланялись ему в пояс. В конюшне Никитка стоял возле Серко, обнимал его морду, гладил рукой по гриве и шее. Услышал за спиной медленные шаги, не оборачивался, знал, что брат пришел. Иван Петрович встал рядом, взглянул на Серко.
– Доброго коня тебе отец подарил, – проговорил тихо.
– Да, – ответил Никитка, заглядывая в темные влажные глаза своего любимца.
– Ведаю, что любишь ты коня своего, но мне надобно, дабы ты помогал мне и Василию по хозяйству! Ты ведь не мальчишка уже – мужчиной становишься!
– Не хочу я в твоих хлебах и рыбах копаться! – злостно отверг отрок.
– Не в моих, а наших! – повысив голос, ответил Иван Петрович. Серко испуганно прижал уши, чуть отошел назад. – Нам эти вотчины от предков наших достались! Кто, ежели не мы, станет следить за всем этим?
Никитка молчал, отвернулся, спрятав лицо за мордой коня.
– У Ивана Андреевича Шуйского, родича нашего, другое – он хоть и первый боярин при государе и полки ежегодно водит, но у него пятеро сыновей, и все к делу приучены! Пока я служу, хозяйство тебе вести! Больше некому! Василий стар уже, многому не сможет научить тебя! А ежели в тебе и рвения никакого не будет, тогда совсем худо станет!
У Никитки вздрогнули плечи, и он, всхлипнув, еще крепче обнял морду коня. Иван Петрович нахмурился, взяв брата за локоть, развернул к себе.
– Ты сам тут не бываешь, даже не ведаешь, как я живу! – в сердцах с зареванным лицом выпалил Никитка. – Ты с женой своею за Москвой живешь, а я тут! И никого у меня нет! Никого! Тата погиб! Мамка умерла! Василий, старый дурак, надоел! А ты лишь приезжаешь и говоришь, что мне делать, хотя ты даже не знаешь меня!
– А тебе нянька нужна?! – не выдержал и крикнул в ответ Иван Петрович. – Взрослый муж, стоит, слезы и слюни размазывает! Говорят тебе, хозяйство надобно вести, а ты заладил мне – никого! Ты князь! На нас с рождения возложено множество дел, и их надобно выполнять!
– Уезжай отсюда! Убирайся! – до хрипоты выкрикнул Никитка и, сорвавшись с места, бросился прочь, растолкав в дверях входивших было конюхов. Иван Петрович, стиснув зубы, смотрел ему вслед, затем поглядел на Серко. Вздохнул князь, потрепал коня по гриве и сказал под нос:
– Мальчишка еще совсем. Глупый мальчишка. Женить его надо. Подумаю над тем.
Иван Петрович уезжал в тот же день, и Никитка так и не пришел проститься с ним.
– Ты ему спуску не давай. Я уж не ведаю, что содеять, – сказал князь старцу Василию. Старик с улыбкой кивнул и махнул рукой:
– Служи, княже. О том я позабочусь.
– Подумываю, может, женить его?
– Мысль верная. Как полки станут возвращаться с юга, заезжай домой, обговорим. А на Никитку не злись. Он парень смышленый, добрый. Сердце у него тоже доброе. Такие мальчишки потом святыми становятся…
– Мне не надобен монах-книжник, мне нужен хозяин земель наших и воин! – грубо отверг Иван Петрович. Это были последние его слова своему воспитателю. Снарядив ратных и облачившись в бронь, он скоро покинул дом с тяжелым камнем на сердце. Ох как не хватает тебя, отец!
Стягивались русские полки к южной окраине, вставая раскидистой двойной цепью за засечной чертой, ждали татар. Сильной была рать, со многих городов стянуты сюда были дети боярские, виднейшие воеводы возглавляли полки.
Молчала великая степь, обдувала Оку сильными ветрами, и с теми ветрами на русскую землю надвигалась новая гроза…
Глава 2
Сорокатысячное крымское войско двигалось к границам Московского царства. Воины для похода были собраны со всего ханства, и они шли, одетые в тулупы и цветастые рубахи, вооруженные саблями, луками (порой самодельными), ножами, а кто-то и вовсе был полуголый и без оружия. Знать ехала в панцирях и кольчугах, стяги и знамена возвышались над ними, от безветрия свисая на древках, словно тряпки. И возглавлял все это воинство сам хан Девлет-Гирей, окруженный отборными воинами, закованными в панцири. Мурзы, все в доспехах, ехали поодаль, ведя за собой свои многочисленные отряды. Были здесь и кабардинские воины, и ногайцы, и беглые астраханские татары.
Мефодий ехал со всем этим разношерстным войском, оглядывался, ловя на себе пристальные взгляды. Он с клеймом раба на лбу ехал верхом, при оружии. Мурза Ширин приставил к нему двух своих головорезов, вооруженных луками и кинжалами – вон они, едут сзади, внимательно глядят на раба, дабы не смел убежать. Да и куда сбежишь в этой бескрайней мертвой степи?
Мефодий должен показать безопасный брод и ближайшую дорогу на Москву, поэтому он едет впереди. Едет, уже чувствуя, что силы на исходе, все тяжелее даются переходы. Порой слабеют
