возможет, не то что себя! – усмехнулся Иван Дмитриевич, лишний раз подивившись братней любви своей жены к князю Мстиславскому. Марфа действительно любила старшего брата и очень жалела его, когда скончалась первая супруга князя.
– Ну все, ждут тебя. – Марфа сама отстранилась от мужа, утирая слезы. С трудом натянула улыбку и гордо подняла подбородок – негоже при всех реветь! Расправив плечи, князь дал знак, ему тут же подвели коня. С молодой удалью он взлетел в седло и надел поданный слугой островерхий сверкающий шлем. Величаво возвышаясь на своем жеребце, он медленно выехал со двора, дал знак ожидающим его ратникам. Запели сигнальные рожки, и конь князя тут же перешел на рысь. Всадники так же рванули с места под восторженный крик детей.
– Убери дитё, потопчем, дура! – крикнул какой-то бабе один из ратников…
Во дворе вдовы Василия Михайловича Захарьина тоже была суета – она провожала на службу в опричнине двух младших сыновей. Княгиня Анастасия Дмитриевна, статная, высокая, еще молодая женщина, с гордостью глядела на Федюшу и Ванечку, облаченных в черные кафтаны опричников. Старший сын Протасий, уже три года служивший в опричнине, давал братьям какие-то наставления. Он возмужал, окреп, и в глазах его вместо мальчишеской робости была видна эта дерзкая молодецкая удаль, присущая молодым людям, уже познавшим все прелести жизни. Братья же, еще безусые, худые и долговязые, стараются ему подражать, не глядят на мать, стыдно ведь, ежели обнимать и целовать при всех полезет!
Шум конного отряда привлек всеобщее внимание, и, едва завидев издали стяг, все поняли, что князь Бельский прибыл навестить сестру. Отряд остановился поодаль, Иван Дмитриевич въехал в распахнутые ворота один, сверкая сталью брони. Конь его, всхрапнув, остановился, и князь, ловко соскочив с него, бросил поводья в руки подоспевшего слуги.
– Что же ты вперед никого не послал, не предупредил? Сейчас я прикажу на стол подать! Не успеваю, вишь, сынков отправляю служить! – улыбаясь, говорила Анастасия Дмитриевна, обнимая старшего брата.
– Я ненадолго, – успокоил ее князь и обернулся к племянникам. Стало быть, и они путь отца избрали! Что ж, немудрено! А ведь когда-то с покойным Василием Михайловичем врагами были. Сколько воды утекло! А теперь стоят пред ним его повзрослевшие сыновья, холодно глядя на родного дядю своего. Иван Дмитриевич тяжелой поступью двинулся к ним, Ваня и Федя, как подобает, поклонились знатному дяде своему, а Протасий не шелохнулся, глядел с презрением, и на поросших черной редкой бородкой щеках ходили желваки. Иван Дмитриевич усмехнулся, но говорить ничего не стал, остановился, сложил руки на животе.
– Что ж, коли служить уходите, служите исправно, не позоря род свой, – молвил он, вглядываясь в лица племянников, – по правде служите. А коли в бою придется бывать – не робейте. Уж лучше смерть, чем трусость и позор.
Эти слова должен говорить сыновьям их отец, но сейчас князь почувствовал, что ему необходимо произнести их перед этими вступающими во взрослую жизнь мальчишками. Хоть и не близки, все же родня.
– Пора нам, – сказал Протасий. Застывшие перед большим и воинственным князем Иван и Федор встрепенулись и, суетясь, велели подавать коней. Анастасия Дмитриевна бросилась обнимать их, силясь урвать последнее мгновение, когда сможет прижаться к сыновьям, огладить по щеке, подарить теплый материнский поцелуй, но сыновья нехотя дают обнимать себя – торопятся.
– И помните, – добавил князь, тут же обратив на себя внимание племянников, – негоже меч против своего народа подымать!
Иван и Федя растерялись, Протасий же, поняв, что имеет в виду князь, отвел глаза и поторопил холопов, готовых подать лошадей. Бельский с кривой ухмылкой глядел на него – знал, что племянник ходил с царем в Новгород и Псков год назад. Юноши взмыли в седла, готовясь уже выехать со двора. Анастасия Дмитриевна, приговаривая «кровинушки мои», трижды осенила их крестом и утерла слезы. Иван Дмитриевич исподлобья наблюдал за тем, как юноши, круто развернув коней, с места погнали их к открытым воротам. Вооруженные слуги выехали следом за ними.
– Ой, Господи, – Анастасия Дмитриевна спрятала лицо в ладонях и глубоко вздохнула. Иван Дмитриевич подошел к ней, обнял.
– Не кручинься, сестра. Даст Бог, исправно служить станут.
Убрав руки от лица, княгиня перевела дыхание и взглянула на брата:
– Может, зайдешь?
Князь Бельский покосился на высокий резной терем покойного Василия Михайловича. При его жизни не бывал тут, но после смерти боярина стал наведываться к сестре, хотя и не было меж ними той братней любви, как меж супругой Ивана Дмитриевича и князем Мстиславским. Отец, едва Захарьины породнились с государем, выдал одну из дочерей за Василия Михайловича, совсем юной девочкой она покинула отчий дом. Но все же сестра!
– Тороплюсь. Может, на обратном пути заеду, там уж посидим как следует.
– Евдокия, молвят, с детьми уж давно в Москве не живет?[17] – поинтересовалась Анастасия Дмитриевна. С младшей сестрой князь не виделся уже несколько лет и словно позабыл о ней. Кивнув, он обернулся – за воротами верхоконные терпеливо ждали его. Пора.
– Пора мне, – сказал князь, обнимая сестру.
– Молиться за тебя буду, – прошептала Анастасия Дмитриевна. Они расцеловались, и Бельский велел подавать коня. Выезжая, он подумал о том, что, наверное, зря заехал сюда, от этой короткой встречи внутри стало совсем пусто. Что-то заставило его это сделать, какое-то непонятное чувство, которое он никак не мог понять. И отчего так тоскливо и холодно в груди?
С этим же непонятным чувством князь ехал по Москве, оглядывая город – сверкающие золотом купола соборов и церквей, зеленые сады, тесно грудящиеся друг к другу избы и резные терема; глядел на многочисленных горожан – каждый занят своим делом. Жизнь в городе протекала своим чередом, отчего же так тоскливо?
Рука в кожаной перчатке железной хваткой стиснула гриву жеребца. Не выдержал князь Бельский, ударил коня в бока каблуками сапог, и тот, заржав громко, тут же понесся галопом. Быстрее уехать отсюда! Быстрее!
На другом конце Москвы тем временем собирался выступать и Иван Петрович Шуйский. Он был зол. Редко бывая дома (ибо нес службу то в Ливонии, то стоял с полками на юге), он не мог следить за обширным хозяйством в своих родовых владениях. Засуха привела к тому, что все амбары с хлебом были полупусты, полуголодным крестьянам нечем было платить оброк, и князь Шуйский, проверив бумаги с отчетами, впал в ярость – немыслимые убытки! И как покойный отец мог и службу нести постоянно, и за хозяйством следить? В сердцах хотел своих старост объявить в воровстве, затем намеревался повысить оброк, но его главный
