Зато Эммануэль блаженствовала, и ее, казалось, ничуть нетрогало зрелище мучений своей подруги. Она крепко сжала ногами эту вожделеннуюруку и почти незаметными движениями бедер доставляла себе радость самыхутонченных ласк… Растущее наслаждение и расслабляющая нежность трепетали нагубах Эммануэль, и смущение Анны-Марии мало-помалу уступало ощущениюудовлетворенности и некоей гордости. Никто никогда не доставлял ей такогосладострастного чувства, как эта плоть, вздрагивающая под ее рукой, как живаяптица, и отдающая поглаживающей ласковой руке свое тепло.
У Анны-Марии дрожали пальцы, а прекрасное, сияющее тело всеплотней и плотней прижималось к ней. «Она счастлива, – сказала себе Анна-Мария,– и разве можно злиться на нее. Да кроме того, я же люблю ее, надо бытьлогичной».
Эммануэль обняла Анну-Марию и прижалась щекой к ее щеке.
– Ты возлюбленная моя, – прошептала она, обмирая от счастья.– Любовь моя, ты моя возлюбленная!
Анна-Мария не знала, что отвечать. С каждым движениемпальцев ее все больше пьянила открывающаяся ей радость плоти. Она вздрагивалавсем телом. Желание, оказавшееся сильнее всех опасений, всех защитныхмеханизмов юной девушки, раскрывало в ее душе доселе скрытые надежды и силы.Она дала Эммануэль свои губы, позволила рукам Эммануэль сжать ее груди, а потомскользнуть вниз по животу.
«О нет, – подумала она, – Нет».
Но не сделала ни единой попытки сопротивления, и покаЭммануэль по-хозяйски распоряжалась ее телом, путаные мысли кружились в ееопустевшем сознании, и она не могла уяснить себе, наслаждение ли она испытываетили нечто другое.
Но то, что она любит, она поняла. И все, что было, кромеэтого понимания, в этой неразберихе чувств, картин, мыслей, которая моглавзорвать ее разум, выразилось в крике, банальном, пошлом крике, ясно и простовместившем в себя ту истину, которую так мучительно ищут все живые создания икоторая помогает им освободиться от их изолгавшегося здравого смысла:
– Вот! Вот оно!
Эммануэль не скоро прервала молчание.
– Завтра придет Марио, – сказала она. – Мы должны считатьсебя осчастливленными, потому что он решил: я должна броситься к его ногам.
– А где он разместится? – поинтересовался Жан.
– У нас. У Мари-Анж мало места.
Анна-Мария забеспокоилась:
– А у нас хватит кроватей?
– Нет, – сказала Эммануэль, – но он ведь твой кузен.
– Благодарю покорно, – запротестовала итальянка. – В нашемроду еще не было кровосмешения.
– Тогда он будет спать в моей постели, – отрезала ееподруга.
– Вот это гораздо лучше, – одобрил Жан. Автомобиль несетсяна полной скорости, и Анну-Марию прижимает к Эммануэль. Она поспешноотодвигается и, нахмуря брови, задает Жану вопрос:
– Жан, а вам безразлично, если другой мужчина спит с вашейженой?
– Мне?
– Вам.
– Меня это радует.
«Не скажу больше ни единого слова», – мысленно клянетсяАнна-Мария. Впрочем, она все же осмеливается сказать, едва только Жанповорачивается к ней. Любопытство пересиливает. Неужели возможно, чтобы Жанвсерьез одобрял эротические спектакли Эммануэль? Нет, она заставит еговысказаться ясно и недвусмысленно.
– Значит, вы ее не любите.
Как и следовало ожидать, Жан отнесся с полным равнодушием кподобному обвинению. Он лишь спросил:
– Как же можно говорить, что я не люблю, если я радуюсь,видя ее счастливой?
– Не рассказывайте мне, что равнодушие и жертвенностьсупруга заходят так далеко, – усмехнулась Анна-Мария.
– Помилуйте, да я бы со стыда сгорела, если бы меня считалижертвенной натурой!
– Что за высокомерие! Или, вернее, что за нелепость!
– Нисколько! Подумайте хорошенько, и вы убедитесь, что то,что в глазах общества может выглядеть как жертва, в общем-то не что иное, какотвратительная смесь самомнения и трусости: добродетель кланяется пороку. Этоне мой жанр.
– А что ваш жанр?
– Или мне поступок Эммануэль кажется плохим, и тогда япротив него, или я оставлю ее в покое, потому что согласен с ним. Этовсего-навсего здоровый эгоизм безо всякой ложной стыдливости: все, что я нахожуподходящим для нее, подходит и мне.
– Вы хотите мне внушить, что Эммануэль становится лучшепосле того, как побывает с первым встречным, или что вы ей благодарны, когдаона торгует собой, чтобы улучшить семейный бюджет?
– Моя точка зрения гораздо проще: Эммануэль для меняЭммануэль – и ничто другое.
– Что это значит?
– Ее нельзя отделить от меня, а меня отделить от нее. Она –это я.
– Нельзя же ревновать самого себя, – пояснила Эммануэль.
– Два партнера могут ссориться, у них могут быть разныеинтересы, – продолжал Жан, – или же один может подавлять другого. Но мы непартнеры. Невозможно, чтобы ее радость была моей горечью, чтобы то, чтодоставляет ей удовольствие, внушало мне отвращение, чтобы ее любовь была моейненавистью. И здесь нет моей заслуги. Я хочу для нее добра, потому что этодобро и для меня.
– То, что делает один, побуждает и другого поступать так же.Нам и не нужно физически существовать обязательно вместе. Все равно: там, гдеЖан, там и я.
– Мы одно существо, – опередил Жан.
– Вот-вот, – обрадовалась Эммануэль, – мы двуполая клетка,и, вернее всего, нам предстоит размножаться делением!
– Ее тело становится моим: она несет женский принцип, а я –мужской инстинкт. Ее грудь, когда ее ласкают, – это моя грудь, ее живот – мойживот. Она раздвигает для меня пределы возможного и открывает ворота мира, вкоторые никто из мужчин не входил до этого.
– А вы не чувствуете себя при этом, раз уж вы такотождествляете себя с нею, – а она ведь бывает любима другими мужчинами, –немного гомосексуалистом?
– Когда я – это она, я – женщина. И если она любит женщин, япредаюсь лесбийской любви.
Анна-Мария залилась краской. Жан рассмеялся. Но молодаяженщина быстро пришла в себя и продолжила расспросы:
– Вы это в самом деле чувствуете или только миритесь сневерностью Эммануэль, чтобы не потерять ее?
– Меня потерять? – удивилась Эммануэль. – Да это невозможно,чтобы мы с Жаном потеряли друг друга. Разве я ему изменяла когда-нибудь?
