Едва утвердились они в таком положении, как с обеих сторонэкрана на сцену выпрыгнули две новые женщины, потом еще две.
Первые расположились вдоль алтарных столов и принялись целоватьгруди лежавших там, ласкать следы, оставленные искусственными фаллосами. Дведругие, присев на корточки возле приникших к приапам женщин, потянулись к низуих животов – ведь их любовники избрали другой путь. Свободной рукой каждаяженщина ласкала грудь партнерши.
Шесть групп образовались на сцене: в каждой группе одинмужчина и две женщины. Мужчина, обняв одну из них за талию, укладывал ее наспину так, что ее голова упиралась в пятки другого представителя сильного пола,того самого, кого в это время содомировала поклонница искусственного приапа.Другую ученицу располагали так, чтобы ее удобно было вылизывать той, что лежалана спине. А руки «верхней» женщины должны были быть достаточно длинны, чтобыдотянуться до мужских плеч и суметь потрогать мужскую стать третьего изчетверки, вонзившегося в зад ее подруги.
Эти сцены разворачиваются на обеих сторонах дипти-хона.Мужчины, приведенные четырьмя последними исполнительницами, занимаютокончательное место на телах своих возлюбленных; но если раньше работали толькогубы и языки, то теперь соитие совершается по всем правилам. И в то же времякаждый из них ласкает грудь той, которую лижет его подруга и соединяет на еебутоне мужской и женский языки.
Их движения в постоянной гармонии с поведением других: сжестами женщин, в которых они вонзаются, с теми, кого они ласкают языком ируками, в то время как их ласкают другие мужчины и женщины. Вся прелестькартины именно в этой координации межчеловеческих отношений.
Между тем свет мало-помалу меркнет, и нужно приложить немалоусилий, чтобы различить отдельные силуэты. Сгущающаяся тень стирает изображенияс экрана, заполняет последние пустоты между фигурами и все-таки не заканчиваетигры. Тонкой игры черных и серых тонов, которые движутся, вздрагивают,пробуждая в тех, кто наблюдает за ними, какие-то могучие желания…
День радости
Улица бежала к морю вдоль поросшего лотосами канала, покоторому сновали моторки и парусные лодочки. Тяжелое колесо с деревяннымиспицами поднимало тинистую воду, чтобы оросить ею фруктовые сады и жаждущиевлаги рисовые поля. Сети на длинных деревянных шестах кое-где перегораживаликанал, и при приближении суденышка мальчишки, оберегавшие эти сети, с громкимикриками оттягивали их к берегу.
Машина обгоняет монахов, степенно бредущих гуськом средиэтой жужжащей, как рой насекомых, толпы. У каждого монаха, кроме медной маски,куда набожные женщины складывают им ежедневное подаяние, в руках еще и тяжелыйсолнечный зонт.
– Чего это они так навьючены? – удивляется Эммануэль. – Ониже не открывают зонтов, хотя солнце ухе жарит во всю.
– Это не совсем обычные зонты, – объясняет Жан, – это скореепалатки. Когда наступает ночь, монах останавливается на ночлег там, где она егозастала, снимает шелк с палки и укладывается в него. Так и ночует, никому неплатя за пристанище.
– А если идет дождь?
– Тогда он вымокает.
– А не лучше ли монахам для богомолья, для путешествияпилигримов подождать сухого времени года?
– А сухое время года как раз и начинается. Сегодня вечероммы увидим тысячи корабликов из кокосовой скорлупы, из кожуры бананов. На нихбудут гореть свечи, и кораблики, приносящие счастье, будут плыть по каналам иречкам, а Матери Вод будут приносить жертвы цветами и плодами. Это «ЛойКратонг» – День Радости и Счастья. В этот день влюбленные обручаются, аобрученные женятся.
– Оказывается, существует мир, где не каждый деньпосвящается любви? – с деланным возмущением воскликнула Анна-Мария. – БеднаяЭммануэль, ей придется ждать конца сезона дождей!
– Я укорочу все сезоны!
Накануне они сидели все втроем, Анна-Мария – между Эммануэльи ее мужем. Жан сообщил им, что ему предстоит поехать к границе. Дорога будетидти через Патайю. Эммануэль радостно воскликнула:
– Навестим Мари-Анж!
– По дороге туда у меня не будет времени. Но я тебя тамоставлю, а на обратном пути заеду за тобой и побуду там подольше.
– А ты долго пробудешь в Шатобуне?
– Всю неделю, вернусь в воскресенье.
– А если я возьму с собой Анну-Марию?
– Прекрасно! Я сниму тебе тогда бунгало, чтобы вы ничуть нестесняли Мари-Анж и ее матушку.
Анна-Мария погрузила в машину мольберт и кисти, Эммануэльзахватила с собой в этот крестовый поход кинокамеру, журналы, книги, пластинки.Жан расхохотался при виде этого снаряжения. К тому же блузка, которую наделаЭммануэль, была столь крупной вязки, что оба ее соска торчали наружу ивыглядели даже более вызывающе, чем обычно. Что же касается юбки, то на этотраз она была из прозрачного джута и так коротка, что когда Эммануэль садилась,она выглядела обнаженной чуть ли не до пупка. И, конечно, это не могло остатьсянезамеченным. Пассажиры и механики обступили в восторженном изумлении машину,едва Жан притормозил около первой же бензоколонки на выезде из города.Эммануэль была в таком беспредельном восторге, что Анна-Мария не решилась ни накакой упрек. Но все-таки она сказала с усмешкой:
– Эти славные люди теперь будут все измерять в вашеммасштабе. Они этого зрелища не забудут никогда.
В разговор вмешался Жан:
– Этой стране не хватает мыслящей субстанции. И всякий, ктопомогает ей избавляться от этого недостатка, совершает акт человеколюбия. Вызнаете, что моя жена всегда готова к этому.
– Фу, – фыркнула Эммануэль, – да я прокатилась нагишом черезвесь Бангкок, и никто этого вроде бы и не заметил.
– Нет, – возразил Жан, – весь город до сих пор говорит обэтом.
– Секрет искренности Эммануэль в том, – стала рассуждатьАнна-Мария, – что она любит как раз то, что показывает. И принимая это вовнимание, на нее можно не обижаться.
Машина рванулась с места, и Эммануэль откинуло на спилкусиденья так, что взгляду открылся ее нежно-коричневый живот и матовопоблескивающие завитки волос.
– Может быть, это вам не нравится? – спросила она молодуюитальянку.
И так как она не ответила, Эммануэль взяла ее руку иприложила прямо к своему руну.
В первый раз дотронулась Анна-Мария до столь интимной частитела Эммануэль. Сердце ее учащенно забилось. Это была и боязнь ранить своюподругу, и боязнь показаться ханжой, если бы она слишком поспешно отдернуларуку после почти двух месяцев довольно близких отношений. Но ей не хотелосьпоказать, что она придает чересчур большое значение этому жесту. Эммануэльпостаралась хотя бы частично облегчить совесть Анны-Марии, удерживая рукуитальянки. И все же Анна-Мария оказалась в затруднительном положении, посколькуситуация затягивалась, и она разрывалась между тем, что ей предписывала мораль,и соблазном отклониться от морали. А еще больше усиливало ее смущениеприсутствие Жана.
