все изменил.
– Ну-с, пациентка, как дела? – спросил он без тени улыбки.
Как у нее дела? Сын нырнул и не вынырнул, муж ехал и не доехал…
– Вижу не ахти, и настроение у вас депрессивное. Что ж, думаю, смогу вам его повысить, если сообщу, что кончать с собой вам нельзя!
Горько усмехнувшись, Зоя произнесла:
– Это кто такого мнения? Всемирная организация здравоохранения?
Врач, сев на стул напротив нее, заявил:
– Впрочем, можете делать все, что вам заблагорассудится. Я слышал о вашей трагедии, и сам не знаю, что сделал бы на вашем месте.
Но в том-то и дело, что он не был на ее месте!
– Понимаю, что врачу такие речи не к лицу, но топиться – далеко не самый лучший, безболезненный и эффективный способ суицида.
Зоя снова усмехнулась.
– Может, пропишете таблетки, которые мне помогут заснуть и не проснуться?
Врач парировал:
– Нет, в колонию строгого режима мне не хочется. Уж извините за откровенность, но у меня семья.
А вот у нее никого не было: сын нырнул и не вынырнул, муж ехал и не доехал.
– А у меня нет, – произнесла Зоя без всяких эмоций, словно констатируя непреложный факт.
Факт ведь в самом деле был непреложный.
Настал черед врача усмехнуться.
– Ну, я бы так не говорил. Потому что когда вас доставили к нам, мы провели все возможные анализы и тесты. И разрешу себе поздравить вас с тем, что вы беременны!
До Зои долго доходил смысл его слов. Она что… беременна? Но как такое возможно?
Очень просто: в последние месяцы они с Андроном часто и интенсивно любили друг друга. О новом ребенке не думали, но так получилось.
– Беременна? – Зоя рывком села на кровати, а врач обеспокоенно произнес:
– Ну, без ненужных резких движений. И желательно без новых попыток суицида, и безуспешных и тем более доведенных до конца. Если не хотите, конечно, чтобы ваш ребенок вместе с вами отправился на тот свет.
У нее будет ребенок? Ну да, у нее будет ребенок – их ребенок с Андроном.
Но теперь, после смерти Андрона, только ее ребенок.
Братик Антоши. В том, что это будет мальчик, Зоя не сомневалась.
А что, если тоже назвать его Антоном?
Весть о том, что она опять станет матерью, все переменила. Зоя не думала больше о смерти, а сконцентрировалась на той жизни, которая зародышем плавала у нее в животе.
Ее новый Антоша.
Однако настал черед подводить итоги. Похороны Андрона были грандиозным событием, его при гигантском стечении народа – бывших пациентов и бомонда обеих столиц – с небывалой помпой погребли на Новодевичьем кладбище, и Зоя, которая была против этого спектакля, позволила все же убедить себя, что следует сделать именно так.
Потому что она хоронила не только мужа, но и отчасти свой дар.
Тот никуда, увы, не исчез, как она ни надеялась, но если Андрон, который для всех и был носителем дара, умер, то, стало быть, ничего ее больше не связывало с Центром.
Да, страждущим по-прежнему требовалась помощь, но она не могла помочь всем. У нее появился смысл в жизни – сын, которого она хотела воспитать как можно дальше от всей этой шумихи.
А раз мэтр умер, то и Центр, и зарубежные филиалы ожидала одна неминуемая участь: закрытие.
Распродав недвижимость, в том числе избавившись и от их бывшего дома, Зоя некоторое время думала, как поступить с финансированием проекта по цифровому носу. Затея была привлекательная, некоторые успехи уже имелись, но она, не испытывая угрызений совести, продала и его, тем более что в айтишной сфере его оторвали с руками и ногами за более чем солидные отступные.
Вернее, конечно, с носом.
Ни в Москве, ни в России ее больше ничего не удерживало. Зоя была молодой состоятельной вдовой, которая во второй раз готовилась стать матерью. Поколесив некоторое время по Европе, она остановила свой выбор на небольшом прелестном городке в итальянской Лигурии.
Там на свет и появилась ее дочка Лючия.
Да, не сын, не второй Антоша, а Лучик, как она звала свою милую, тихую, светловолосую дочку. Зоя вела необременительный образ жизни, зная, что о деньгах причин беспокоиться нет: они у нее были, и у дочки тоже, причем в большом количестве.
Вероятно, даже слишком большом.
Жизнь была прекрасна, полна чудесных моментов, Зоя вместе с дочкой была счастлива, ну, или почти, если бы не ее дар.
Никуда он не делся, она ощущала запахи как и раньше, и это сводило с ума. Теперь никто не требовал от нее ставить как на конвейере диагнозы, но она все равно делала это, автоматически подытоживая свою прогулку из дома в кафе с дочкой в нагрудном рюкзачке: три диабета, причем один несахарный, две онкологии, причем одна уже в финальной стадии, один скорый инфаркт, депрессия с суицидальными тенденциями, синдром Черджа-Стросс, прогрессирующая болезнь Гамсторпа и болезнь Бехтерева в начальной фазе. Ну, и где-то на соседней улице знакомый аромат прелых ландышей.
Переезды не помогали, потому что на новом месте все повторялось. Зоя даже как-то намеренно долго ходила по холодному полу босиком, а затем пила воду из холодильника, чтобы заболеть, получить насморк и не ощущать запахов.
И, как назло, так и не простудилась.
Хотя когда все же нос у нее закладывало, она испытывала сущее блаженство – пусть пища становилась картонной и безвкусной, но и запахов она не ощущала. И это было таким облегчением!
Будь такое возможно, она бы ходила с прищепкой на носу. Или с ватными шариками в ноздрях. Но ей не хотелось, чтобы все считали, что мать Лучика, молодая привлекательная русская дама, «вы знаете, говорят, ужасно богатая», сдвинулась по фазе.
Поэтому приходилось терпеть, не замечать, игнорировать.
Так могло продолжать долго, наверное, до конца жизни, но как-то незадолго до рождественских праздников и скорого Нового года они с Лучиком, которой уже исполнилось четыре, приехали в Москву. Там Зою нетерпеливо ждал гениальный драматург Стасик, сгоравший от нетерпения наконец-то стать крестным отцом Лучика, что Зоя в порыве душевной слабости пообещала ему во время многочасового чата.
Сама Зоя предпочла бы дождаться лета, но гениальный драматург заявил, что Новый год они непременно должны встретить в Москве, в компании старых друзей, и Зоя, боявшаяся именно этого, путешествия в свое собственное прошлое, все же нехотя купила билеты.
Они были в аэропорту и стояли в очереди на стойку регистрации, когда Зоя почувствовала его – аромат прелых ландышей.
Он исходил от стоявшей перед ней пожилой женщины, также летевшей в Москву.
Жаль, конечно,
