героев в лицо, однако остроумно добавил, что не желает стоять в толпе. Установить изваяние следует там, где оно принесет наибольшую пользу для общества.
На очередном собрании коллегии Геркулеса император обратился к присутствующим, где, по их мнению, полезнее всего поставить статую императора? Предложения посыпались самые разные – от Старого форума до создания нового, имени Коммода (ее озвучил Дидий Юлиан), где и вознести под небеса неслыханной высоты колонну, на вершине которой водрузить героя, указывающего палицей путь к светлому будущему.
Коммод недоуменно поглядел на Дидия.
– Как же я, дядюшка, смогу палицей указывать направление? И кто сумеет снизу разобрать, куда указываю? Памятник должен быть предельно лаконичен, напоминать о главном. Что есть самое главное в настоящий момент?
– Уничтожение врагов, величайший! – опередил всех с ответом новый префект претория.
– Тигидий, у тебя только кровь и грабеж на уме. Где сила разума, где воплощенный замысел борца за справедливость? А что думает по этому поводу наш знаменитый стихотворец? – император повернулся к Тертуллу.
Тертулл, уверенный, что слово «знаменитый» цезарь вплел ради насмешки, тем не менее испытал что-то похожее на прилив гордости и радости – все-таки ценит и какая-никакая слава у него есть, – начал так:
– По моему мнению, господин… Коммод перебил его:
– Нас интересует не мнение, а дельный совет. Или ты, – он погрозил стихотворцу указательным пальцем, – сраженный чарами дочери Норбана и тем самым проявивший недопустимую мягкотелость и близорукость к врагам империи, уже не в состоянии испытывать вдохновение в моем присутствии? Давай, Тертулл, выкручивайся. Просвети нас, погрязших в казнях и злодействах.
Поэт смешался, его густо бросило в краску. Гости захохотали. Кроме императора, по-прежнему пристально, с серьезным выражением лица разглядывавшего проявившего мягкотелость стихотворца.
– Смелее, смелее, – поддержал придворного историографа повелитель.
– В детстве, читая о подвигах Геракла, меня более других поразил его бой со Стимфальскими птицами. В бою с ужасающими порождениями Марса, мечущими на земли стальные перья, ему пришлось проявить не только храбрость и силу, но и выдающееся искусство стрельбы из лука, изворотливость и римскую ловкость.
– Ближе к теме, – предупредил цезарь.
Каждый раз, когда на ум Коммоду приходила какая-нибудь дерзновенная и откровенно невыполнимая идея, он непременно обращался к поэту. От этих вопросов Тертулла сразу бросало в жар. Подобных идей у Коммода было пруд пруди, и попробуй возрази, сострой скептическую гримасу! В скептика мог тут же полететь золотой кубок или тарелка, а то и кусок куриного мяса или рыбы. Правда, потом все увесистое, что попало в несчастного, объявлялось подарком цезаря, и гость мог забрать эти предметы домой. У Тертулла уже скопилось в доме несколько золотых сервизов, а серебряных ложек, плошек, фиалов, кратеров и тому подобных кухонных принадлежностей сразу и не сосчитать. Однажды ночью, вволю налакомившись Норбаной, он признался любимой, что рано или поздно наступит момент, когда Коммод «зафинтилит» в него мраморным канделябром, бронзовыми водяными часами, переносной жаровней или полуметровым бронзовым рогом для вина, и ему, бездарному историографу, трусливому царедворцу и вообще падшему поэту, придет конец. Норбана начала успокаивать поэта, пальчиками на ногах почесывать ему икры. Тертулл вмиг растаял и вновь погрузился в нее.
Вот и на этот раз Тертулл перевел дух и попытался придумать что-нибудь заковыристое, неожиданное, способное заинтересовать императора. Теперь Норбаны рядом не было. Он спросил себя: зачем завел разговор о стимфальских птицах? Зачем брякнул, что это его любимый подвиг? Собственно, Тертуллу, как всякому здравомыслящему человеку, было плевать на лернейских гидр, стимфальских птиц, быков, коней Диомеда и прочих сраженных героем чудищ, а также на похождения, погромы, оргии, которые устраивал легендарный грек по поводу и без всякого повода, но попробуй объявить об этом вслух! Так, с горечью добавил про себя Тертулл, по части изобретения немыслимых, противных разуму и добронравию выдумок все, кто был близок к Коммоду, становились немножечко Коммодами.
– Я жду, – напомнил император.
В триклинии стало тихо, как на кладбище. Между тем цезарь уже примеривался к тяжелому бронзовому подсвечнику, что стоял возле него.
– Я полагаю, – прокашлявшись, продолжил стихотворец, – повелитель должен быть изображен с луком в руках.
Коммод в раздумье повел головой, затем кивнул.
– Может быть. Но где поставить?
В этот момент Тертулла осенило! Божья искра осветила тьму, пробила страх, все стало ясно. Он даже привскочил со своего ложа.
– Напротив храма Кастора и Поллукса, где собирается на свои заседания сенат! Поставить так, чтобы каждый выходящий из храма был уверен, что мраморный Геркулес целит в него. Это будет доходчиво и вразумительно.
Император захлопал в ладоши. Лица гостей сразу просветлели.
– Ловко придумал, стихоплет, – поднял фиал император. – За тебя. А то распустил сопли. Со страху небось коленки за дрожали. Выходит, человека стоит только попугать, он такое способен выдумать, что никакому образованному умнику на досуге и не приснится.
Император внезапно посерьезнел:
– Я шучу и впредь предупреждаю, чтобы ты, Тертулл, и вы, все прочие, перестали дрожать и за каждым моим вопросом видеть смертный приговор. Здесь собрались друзья. Я не наказываю за шутку, даже самого оскорбительного свойства, я сам не прочь пошутить. Я всегда готов понять человеческие слабости, только не тряситесь вы в моем присутствии, как коровы на бойне. Назовите мне хотя бы один случай, когда я казнил бы невинного?
Гости встретили его призыв общим благожелательным молчанием. Коммод рассердился:
– Опять заткнулись! Ладно, пусть вас судят боги, а на мою долю выпало защищать вас, проявлять снисходительность и верить, что добродетель сильнее порока. Тертулл, ты успокоился? – спросил император.
– А ты, Луций, уже приготовил канделябр, чтобы швырнуть в меня, если тебе не понравится мой ответ?
Все расхохотались.
– Ты прав, – кивнул Коммод и, усмехнувшись, добавил: – Беда в том, други, что все вы втайне мечтаете, чтобы я весь вечер швырял в ваши дурацкие головы золотую и серебряную посуду. А тебе, поэт, награда. Видишь картину, изображающую переход римской армии через Альпы? Она твоя.
В тот день симпозиум, устроенный по поводу выбора места для памятника императору, закончился рано. Коммод был откровенно не в духе. Ближе к полночи разогнал гостей и отправился к Марции.
Успел вовремя.
Два стражника, охранявшие вход в вестибюль, ведущий в апартаменты Марции, скрутили стремившуюся в покои наложницы Криспину. В руке у супруги был кинжал.
Император даже не подошел к супруге. Стоял, смотрел издали, наблюдал, как наконец один из гвардейцев сумел вырвать кинжал, другой осторожно, обхватив супругу императора за пояс, понес ее вон. Некоторое время с удовольствием подергал себя за пальцы. Отметил, что преторианцы в точности выполнили его приказ, – никого и близко не подпускать к дверям покоев Фаустины. На
