— Да, если бы судьба ваша сложилась иначе, —сказала Роз, — и вы не намного выше меня стояли бы в обществе, если бы ямогла быть вам помощью и утешением в каком-нибудь скромном, тихом и уединенномуголке, а не бесчестьем и помехой среди честолюбивых и знатных людей, —тогда мне проще было бы принять решение. Теперь у меня есть все основания бытьсчастливой, очень счастливой, но признаюсь вам, Гарри, тогда я была бы ещесчастливее.
Яркие воспоминания о былых надеждах, которые она лелеяладавно, еще девочкой, воскресли в уме Роз, когда она делала это признание; ноони вызвали слезы, какие всегда вызывают былые надежды, возвращаясь к намувядшими, и слезы принесли ей облегчение.
— Я не могу побороть эту слабость, но она укрепляет моерешение, — оказала Роз, протягивая ему руку. — А теперь мы должнырасстаться.
— Обещайте мне только одно, — сказал Гарри, —один раз, один только раз — ну, скажем, через год, а быть может, раньше — выпозволите мне снова заговорить с вами об этом… заговорить в последний раз!
— Но не настаивать на том, чтобы я изменила принятоемной решение, — с печальной улыбкой отозвалась Роз. — Это будетбесполезно.
— Согласен! — сказал Гарри. — Толькоуслышать, как вы повторите его, если захотите — повторите в последний раз! Яположу к вашим ногам все чины и богатства, каких достигну, и если вы останетесьнепоколебимы в своем решении, я не буду ни словом, ни делом добиваться, чтобывы от него отступили.
— Пусть будет так, — ответила Роз, — этотолько причинит новую боль, но, может быть, к тому времени я в состоянии будуперенести ее.
Она снова протянула руку. Но молодой человек прижал Роз кгруди и, поцеловав ее чистый лоб, быстро вышел из комнаты.
Глава 36
очень короткая и, казалось бы, не имеющая большого значенияв данном месте. Но тем не менее ее должно прочесть как продолжение предыдущей иключ к той, которая последует в надлежащее время
— Так, стало быть, вы решили уехать сегодня утром сомной? — спросил доктор, когда Гарри Мэйли уселся за завтрак вместе с ним иОливером. — Каждые полчаса у вас меняются или планы, или расположениедуха!
— Придет время, и вы мне скажете совсем другое, —отозвался Гарри, краснея без всякой видимой причины.
— Надеюсь, у меня будут на то веские основания, —ответил мистер Лосберн, — хотя, признаюсь, я не думаю, чтобы этослучилось. Не далее чем вчера утром вы очень поспешно приняли решение остатьсяздесь и, как подобает примерному сыну, проводить вашу мать на морскоепобережье. Еще до полудня вы возвещаете о своем намерении оказать мне честь исопровождать меня в Лондон. А вечером вы весьма таинственно убеждаете меняотправиться в дорогу, раньше чем проснутся леди, — в результате чего юныйОливер принужден сидеть здесь за завтраком, хотя ему следовало бы рыскать полугам в поисках всяких красивых растений… Плохо дело, не правда ли, Оливер?
— Я бы очень жалел, сэр, если бы меня не было дома,когда уезжаете вы и мистер Мэйли, — возразил Оливер.
— Молодец! — сказал доктор. — Когда вернешьсяв город, зайди навестить меня… Но, говоря серьезно, Гарри, не вызван ли этотнеожиданный отъезд каким-нибудь известием, полученным от важных особ?
— От важных особ, — ответил Гарри, — к числукоторых, полагаю, вы относите моего дядю, не было никаких известий с того времени,что я здесь, и в эту пору года вряд ли могло произойти какое-нибудь событие,делающее мое присутствие среди них необходимым.
— Ну и чудак же вы! — сказал доктор. —Разумеется, они проведут вас в парламент на предрождественских выборах, а этивнезапные колебания и переменчивость — недурная подготовка к политическойжизни. В этом какой-то толк есть. Хорошая тренировка всегда желательна,состязаются ли из-за поста, кубка или выигрыша на скачках.
У Гарри Мэйли был такой вид, будто он мог продлить этот короткийдиалог двумя-тремя замечаниями, которые потрясли бы доктора не на шутку, но онудовольствовался словом «посмотрим» и больше не говорил на эту тему. Вскоре кдвери подъехала почтовая карета, и, когда Джайлс пришел за багажом, славныйдоктор суетливо выбежал из комнаты посмотреть, как его уложат.
— Оливер, — тихо произнес Гарри Мэйли, — яхочу сказать тебе несколько слов.
Оливер вошел в нишу у окна, куда поманил его мистер Мэйли;он был очень удивлен, видя, что расположение духа молодого человека былогрустным и в то же время каким-то восторженным.
— Теперь ты уже хорошо умеешь писать? — спросилГарри, положив руку ему на плечо.
— Надеюсь, сэр, — ответил Оливер.
— Быть может, я не скоро вернусь домой… Я бы хотел,чтобы ты мне писал — скажем, раз в две недели, в понедельник, — на главныйпочтамт в Лондоне. Согласен?
— О, разумеется, сэр! Я с гордостью буду этоделать! — воскликнул Оливер, в восторге от такого поручения.
— Мне бы хотелось знать, как… как поживают моя мать имисс Мэйли, — продолжал молодой человек, — и ты можешь заполнитьстраничку, описывая мне, как вы гуляете, о чем разговариваете и какой у нее… уних, хотел я сказать… вид, счастливый ли и здоровый. Ты меня понимаешь?
— О да, прекрасно понимаю, сэр, — ответил Оливер.
— Я бы хотел, чтобы ты им об этом не говорил, —быстро сказал Гарри, — так как моя мать стала бы писать мне чаще, что длянее утомительно и хлопотливо. Пусть это будет наш секрет. И помни — пиши мнеобо всем! Я на тебя рассчитываю.
Оливер, восхищенный и преисполненный сознанием собственнойзначительности, от всей души пообещал хранить тайну и посылать точныесообщения. Мистер Мэйли распрощался с ним, заверив его в своем расположении ипокровительстве.
Доктор сидел в карете; Джайлс (который, как было условлено,оставался здесь) придерживал дверцу, а служанки собрались в саду и наблюдалиоттуда. Гарри бросил мимолетный взгляд на окно с частым переплетом и вскочил вэкипаж.
— Трогайте! — крикнул он. — Быстрей, живей,галопом! Сегодня только полет будет мне по душе.
— Эй, вы! — закричал доктор, быстро опускаяпереднее стекло и взывая к форейтору. — Мне полет совсем не по душе.Слышите?
Дребезжа и грохоча, пока расстояние не заглушило этого шумаи только глаз мог различить движущийся экипаж, карета катилась по дороге, почтискрытая облаком пыли, то совсем исчезая из виду, то появляясь снова по волевстречавшихся на пути предметов и извилин дороги. Провожающие разошлись лишьтогда, когда нельзя было разглядеть даже пыльное облачко.
