же образом, по словам начальника тайной охраны Афрания, ушел из жизни Иуда, ученик Христа.
Воскресение
Андрей Иванович, смешавшись с толпой, намерен был подняться по склону Голгофы до места казни. Но увидев оцепление в три кольца, остановился. Остановило его не препятствие (препятствий для него не существовало), а мысль о том, что пропустит что-то другое, чего нельзя пропустить. И изменил свое решение.
Впрочем, тут он слукавил. На самом деле Наблюдатель получил предупредительный сигнал. «Побереги свою психику!» – сказано было решительно и веско. Может быть, там, откуда был пущен сигнал, знали о том, как однажды он стал свидетелем автомобильной аварии; полиция попросила его задержаться и рассказать о деталях происшествия, и на его глазах из покорёженной машины долго и неумело извлекали трупы, в том числе, и разорванного пополам ребенка. Прошло лет пять, а ребенок продолжал сниться. Обычно перед пробуждением, ранним утром. Да-да, так и есть: его пожалели.
Проводив процессию взглядом, Наблюдатель направился в преторию.
А Пилата тошнило. Он приказал принести холодного вина, однако, вино не помогло. Теперь он шел к Прокуле по ковру, ощущая, как он прогибаются под ступнями. Он сбросил с ног сандалии и ощущение тепла и приветливости усилилось, но сердце продолжало стучать невпопад, снизу к горлу поднимался горячий ком, руки онемели. Прокуратор хотел позвать на помощь стражника, но передумал. Рим еще во времена Октавиана Августа оброс паутиной шептунов и доносчиков, готовых и за йоту сообщать императору любую мелочь о наместниках в провинциях. Око императора-полубога – всевидяще и зорко, ничто не ускользнет, и никто не укроется от него! И разве Пилат исключение? Разве его нынешняя минутная слабость не станет известной Тиберию, а кесарь не преминет воспользоваться ею в удобный для него момент?
Добредши до покоев супруги, Пилат свалился на ее ложе. «Мерзкий, лицемерный народ, – прорычал он. – Мне не удалось спасти праведника».
Между тем, близился к концу час шестой пятницы, последний день пасхи. День плавно перетекал в субботу. Горожане и пришедший на пасху со всей Иудеи люд в ожидании великого дня как бы замерли. Именно в этот час Иисус Христос испустил последний дух, обратившись к Отцу Небесному: «Отче! В руки твои предаю Дух мой». Голова его поникла. Вслед за тем с немногими находящимися около креста иудеями и теми, кто был в своем доме и в храме, произошли незначительные происшествия: у кого кольнуло сердце, кому не хватило воздуха, и он поспешил наружу, кто споткнулся на ровном месте. Если бы всем им довелось собраться в одном месте и обменяться впечатлениями, то, пожалуй, они и насторожились бы и, может быть, подумали бы о чем-то таинственном, однако в шестой час пятницы каждый наносил последние мазки в план на завтрашний день, и они тут же забыли о своих мелких неприятностях.
А вот что удивило и даже напугало их, так это то, что на город сошел мрак и стал день ночью. Над всем Иерусалимом повисла фиолетовая с чернью туча, она пока молчала, но молчала угрожающе, словно что-то выжидала. Но нет, выжидала недолго. В ту же минуту раздался грохот: с востока вылетел пучок извилистых подобно змеям молний, расколовших тучу на куски. Водяной поток хлынул на город, загнал людей под кровли: молящих и просящих от Бога пощады, но не ведающих о великом преступлении, только что свершенном с их одобрения. И так было до часа девятого.
Испытали потрясение и священники в храме: на их глазах ни с того ни с сего разодралась на две части сверху донизу завеса, которую юная Мария ткала и вышивала в храме вместе с подругами под присмотром строгой наставницы.
Один лишь не видел и не слышал буйства природы. Это был Понтий Пилат. Он спал. Прокула присела на ложе и прислушалась к его дыханию. Да, он спал и спал как младенец. Обычно чуть храпевший при засыпании, теперь супруг дышал ровно и безмятежно. Проснулся он в седьмом часу и почувствовал себя невесомым и голодным. Прокула распорядилась накрыть стол. Однако, откушать они не успели. Вошел, извиняясь, начальник тайной охраны Афраний и сообщил о настоятельной просьбе Иосифа Аримафейского немедля принять его.
Этого иудея, члена синедриона, Пилат знал еще с той поры, когда намеревался построить в Иерусалиме акведук. Иосиф активно поддержал проект нового прокуратора и готов был вложить в него личные средства. Немало потратил усилий, чтобы убедить первосвященника и других старейшин в пользе акведука, после чего Каиафа перестал доверять ему и удалил из круга близких. Были и другие соприкосновения и делового характера, и личного. Нынешняя встреча, по-видимому, вызвана особой причиной, коли запрошена в такой день и час.
– Надеюсь, это ненадолго, родная. Весь вечер, обещаю, твой. – обратился он к супруге.
– А я надеюсь, что и ночь.
– Прибавь к ней и следующий день. Представь, мы будем единственной парой во всем городе, кто займется этим богоугодным делом. Ведь в субботу иудеи занятие сие считают греховным.
– Увы, увы, Понтий. В Иерусалиме много греков.
– Ты, как всегда, права, Прокула.
Иосиф попросил прощения за поздний визит, но дело, сказал, не терпит отлагательств, а оно может быть исполнено исключительно при содействии и разрешении правителя. Речь идет о казненном Иисусе, галилеянине. Иосиф и друг его Никодим испрашивают позволение у правителя снять его с креста и достойно, как предписывает закон и традиция, похоронить в его, Иосифа, саду, находящемуся вблизи Голгофы.
– Но разве он уже скончался?
– Да, игемон, он скончался.
Не подвох ли, подумал Пилат. Обычно сутки, а то и трое висят, кормя хищных птиц и мух. Потому и называют эту смерть поносной. Он решил удостовериться. Вызванный сотник, обеспечивавший организацию распятия, подтвердил: да, умер, в чем он, сотник, лично убедился, уколов копьем сердце преступника. Вытекло немного влаги, но не капли крови, уточнил сотник.
– Что же, Иосиф, снимай и хорони. Но скажи мне, где ты был, когда старейшины стояли перед моим домом и требовали распять праведника, которого, как я теперь понимаю, ты жалеешь? Где ты был в тот час?
Пол под ногами Иосифа двинулся вправо, затем влево, заколебался, и Иосиф почувствовал, что рухнет на него. Шепотом произнес:
– Игемон, позволь мне сесть.
– Прости, что не предложил ранее, – скривив узкие губы, ответствовал Пилат. – Я не ожидал, что беседа наша затянется. Итак, я спросил: где ты был в тот час, когда решалась судьба праведника, твоего друга? Отвечай.
– Все утро пятницы и до полудня я не выходил из дому, игемон.
– Ты нездоров?
– Игемон, я здоров. Я
