трещину. Морозов удовлетворенно хмыкнул, посмотрел на Хомутова, который все это время молча сидел за ноутбуком, и коротко кивнул. Послышался щелчок кнопки диктофона, и последующие слова Аверьянова зазвучали под аккомпанемент мерного стука клавиш.
– Этот ублюдок сам пришел ко мне… – ядовито и тихо проговорил Аверьянов, пряча глаза. – Восемнадцать лет жил в неведении, тихо проклиная свою жизнь. И жил бы дальше! Даже не сомневайтесь. Но что он мог знать?.. Детство было тяжелым, голодным, нищим и беспросветно одиноким. Мать спилась, когда мне едва исполнилось восемь. Стала водить в квартиру всяких сомнительных мудаков, что не скупились проверять свою силу на слабом детском теле. Если я сам не заботился о еде, то мог попросту остаться голодным. Я стирал и штопал свою одежду сам. Старался выглядеть чисто и опрятно. Но в школе меня все равно считали оборванцем. И, казалось бы, чем старше, тем умнее… Но нет… – Аверьянов шумно вздохнул, запрокинул голову, часто заморгал. – Годы шли, а одноклассники становились все жестче. Впрочем, не только они не теряли ко мне интерес. Любимый мальчик для битья.
– А руководство школы? – не удержался Морозов. – Классный руководитель?
– Я никогда не жаловался. – Аверьянов склонил голову и неопределенно повел плечами. – Думаю, они догадывались, но делали вид, словно не замечали. Проблемных учеников в нашей школе было достаточно.
– Что потом?
– Потом она наконец-то подохла! – зло выплюнул Аверьянов. – Думал, что станет легче и проще. Что жизнь изменится. Но меня определили в детский дом за неимением других родственников. Отстойно быть несовершеннолетним… – Аверьянов поднял голову и с усмешкой взглянул на следователя. – Кому нужен пятнадцатилетний выродок? Мне пришлось остаться до выпуска. Позже я вернулся в свою холодную и пустую квартиру. Без единого гроша в кармане, – Аверьянов тихо усмехнулся. – Я, честно говоря, удивился, что квартира матери перешла мне по наследству. Был уверен, что она ей уже не принадлежала.
– А постинтернатное сопровождение? Социальные выплаты?
Аверьянов брезгливо сморщил нос и отвел взгляд в сторону. Очевидно, говорить об этом он не желал. Впрочем, эта информация следователя мало волновала. А если быть более честным – просто не имела отношения к делу.
– Вы знали о его существовании?
[Воспоминания в показаниях Аверьянова – 28.08.2022 – Воскресенье – 06:30]
Стук в дверь. Медные ресницы дрогнули, и Андрей с трудом разлепил глаза – веки отяжелели так, словно их залили расплавленным свинцом. Тонкая полоска света, пробивавшаяся меж запахнутых тяжелых штор, ослепляла, вызывая острую головную боль. Аверьянов нехотя оторвал голову от подушки, приподнялся на локте, пошарил свободной рукой по поверхности прикроватной тумбочки в поисках телефона. На дисплее высветилось 06:33. Он крепко зажмурился, глухо простонал сквозь стиснутые зубы и сбросил с себя одеяло.
Стук в дверь. Обнаженные стопы коснулись холодного пола. Мурашки пробежали по коже, заставив Андрея тихо зашипеть. Он не ждал гостей. В его дверь стучались лишь социальные работники и куратор, но об их визитах Андрей был предупрежден заранее. К тому же утро было ранним. Даже для самого придирчивого и педантичного государственного служащего.
Стук в дверь. Аверьянов шел не спеша, лениво перебирая ногами, и так по-детски растирал глаз кулаком. Единственная жилая комната, что служила ему спальней, сменилась узким коридором с обшарпанными стенами. Старые обои в давно выцветший желтый цветочек вызывали тошноту. На них была та многолетняя грязь, от которой можно было избавиться, лишь содрав все с мясом. А лучше просто сжечь. Андрей зажмурился от головной боли, что нещадно застучала по вискам с новой силой, и отпер дверь, забыв посмотреть в дверной глазок.
Несколько тягостных, долгих секунд он всматривался в собственное отражение. Искаженное. Яркое. Новое. Чужое. Но все же его. Аверьянов чувствовал, как слепой дикий ужас наполнял тело, разливаясь под кожей липкой мерзкой субстанцией. Полные губы напротив, с металлическим шариком над верхней губой, растянулись в едкой широкой улыбке – и тут Андрея начала бить крупная дрожь. Словно нырнул в колодец с ледяной водой по самую макушку.
Аверьянов, почувствовав иррациональный страх, поспешил захлопнуть дверь, но тяжелый ботинок со стальным носком вклинился в неумолимо смыкающуюся щель.
– Стопэ! – Аверьянов вздрогнул от звука собственного голоса. Его голоса. Тембр чуть ниже, с легкой хрипотцой, но все же его. – Открывай. Надо покумекать.
– Кто ты? – сипло спросил Андрей и неосознанно накрыл ладонью горло, продолжая всем телом наваливаться на дверь.
– Твоя совесть, – ехидно процедило его «отражение» и сильнее надавило на дверь, когда почувствовало легкое замешательство Андрея. – Неужели твоя… О! Прости. Наша мамаша никогда не говорила обо мне?
Аверьянов словно оцепенел. Тонкие пальцы, что вмиг похолодели, разжались, отпустили дверную ручку. В голове зашумело, а во рту мгновенно пересохло. Андрей не был глупцом. Достаточно и того, что он видел перед собой это лицо. Сердце забилось взволнованной птицей за тесной клеткой тонких ребер, а ноги сами сделали пару шагов назад. Тревожные мысли роились в голове, пока Аверьянов пытался переварить и принять смысл сказанных слов.
В те нередкие периоды, когда мать Андрея находилась в пьяном угаре, она любила рассказывать ему слезливую историю о том, как искренне жалела, что в живых остался он, а не его брат, который скончался в реанимации через несколько часов после родов. Наверняка он бы больше ее ценил, безусловно, любил, а главное – был бы благодарным сыном. Аверьянов так часто слышал о нем, что невольно представлял его лицо, всматриваясь в зеркало, и тихо, люто ненавидел. В частности, самого себя.
– Она говорила, что он… – Аверьянов на миг зажмурился, встряхнув медной копной кудрявых волос. – Что ты умер.
– Как видишь, – парень развел руками и беспечно пожал плечами, – это не так. И вот я, Богом дарованный, стою перед тобой. Во плоти и во всей красе.
– Богом дарованный… Богдан, что ли?.. – неожиданно поинтересовался Аверьянов и заметил короткий кивок.
Богдан широкими шагами прошел вперед, небрежно бросил тяжелый рюкзак на потертый линолеум. Он скользнул внимательным взглядом по обшарпанным и грязным стенам, старой и скудной мебели, безвкусным шторам с рисунком в мелкий бледно-голубой горошек и брезгливо поджал губы.
Аверьянов с трудом сглотнул тугой ком, что встал поперек горла. Ему было крайне неловко, жутко стыдно и противно. До ужаса противно от самого себя и собственных мыслей. Дверь закрылась с натужным скрипом. Последовал характерный щелчок. Аверьянов чуть опасливо прошел в комнату, шаркая босыми ногами и выдерживая дистанцию между ним и Богданом. Язык нервно скользнул по пересохшим, чуть шершавым губам, а горло сдавило что-то горячее невидимым обручем. Стало трудно дышать. Андрей на мгновение закрыл глаза в попытке совладать с тихо нарастающей паникой.
– Твою
