что все останется как есть. Ты был прав, когда говорил о том, что я не знаю о твоих чувствах и…
– Ты читала мой дневник, не так ли? – вопрос Горского застал Василису врасплох. Она лишь замерла в изумлении, покрывшись пунцовым румянцем. – Я видел. Тогда, в библиотеке. Твое поведение сложно назвать этичным, знаешь ли…
– Извини. Я… просто… – Василиса стушевалась и не находила нужных слов. – Думала, ты спал и… Прости, это меня вовсе не оправдывает. Просто тебя сложно понять и… Я запуталась, понимаешь?
– Мне непонятно другое: если тебе все известно обо мне, то почему ты ведешь себя словно стерва?
– Прости?..
Колычева ошарашенно смотрела на Горского, размыкая и смыкая губы, точно выброшенная на сушу безмолвная рыба. В словах старосты не было и толики агрессии, напротив, он говорил абсолютно беззлобно. Но Василиса впервые слышала подобные выражения от него. Тот, кто всегда был так немногословен и сдержан, вдруг раскрылся для Василисы совершенно с иной стороны.
– Я всегда сомневаюсь в собственных чувствах и эмоциях. Мне крайне сложно дать им верное определение и… – Горский нервно мотнул головой и замолк, пытаясь усмирить волнение в голосе.
– Свят, я…
– Стой-стой. – Горский поднял ладонь, не позволив Василисе продолжить. – Позволь мне сказать, раз уж ты пришла сама. – Он прокашлялся, чтобы избавиться от легкой хрипотцы в голосе. – Я постоянно сомневаюсь, прислушиваюсь к себе, рассуждаю логически, провожу параллели, соотношу одно с другим, выискиваю в этом что-то общее, закономерное. Анализирую людей, которые меня окружают. Запоминаю их реакции, чтобы не рассмеяться, услышав обидную шутку, и постыдно не расплакаться, когда, напротив, сказали что-то совсем безобидное и незначительное… Ты не представляешь, сколько я трачу сил на то, чтобы разобраться даже в самых незначительных ситуациях.
– К чему это все? – спросила Василиса и шумно сглотнула.
– Ты приходишь ко мне и говоришь, что мои чувства – блажь. Так вот… – Горский свел смоляные брови у переносицы и вкрадчиво произнес: – Мои чувства – это константа, аксиома, факт. Их нужно принять как данность, что я и сделал. Я хочу быть с тобой и говорю об этом. А ты?
– Я… – Колычева поджала губы. – Мне известны мои чувства. И мне действительно не составило труда понять их и даже принять. Поэтому и я говорю тебе, – Василиса горделиво подняла подбородок и щедро набрала в легкие побольше воздуха. – Это все не имеет смысла. Минутная слабость. Легкая химия. Временное желание. Называй как угодно. В этом нет ничего серьезного для меня.
– Я это уже слышал. – Горский тихо вздохнул и устало потер переносицу. – Не хочешь? Заставлять не буду. Это все, что ты хотела сказать?
– Говоришь об этом так просто… – Василиса чувствовала, как раздражение нарастало внутри. – В том-то и дело, что ты ни черта в этом не понимаешь. Именно поэтому не видишь никаких проблем. Есть множество других вещей, которые важнее твоих личных желаний!
– Каких? – Горский удивленно посмотрел на Василису, вскинув брови. – Что может быть важнее тебя самой, Вась?
– Я… Ты невозможен!
Василиса неожиданно замолчала. У нее не нашлось подходящих слов. Почему-то именно ему Василиса не могла все объяснить. Почему-то именно ему ей было стыдно признаться в своем прошлом. Впервые она испытывала жгучий стыд за то, в чем не была виновата. Однако Святослав был искренним в своих суждениях настолько, что Василиса стыдливо считала его наивным. Он так легко говорил о столь сложных вещах, что глухое раздражение, смешанное с любопытством, вдруг заворочалось где-то глубоко внутри.
Что может быть важнее тебя самой? Василиса давно не чувствовала себя по-настоящему важной. Особенно для своей матери. В частности, для себя самой.
Колычева крепко зажмурилась и тряхнула головой, отгоняя грузные мысли. Дыхание участилось, а по телу пробежали мурашки. Тугой жгучий ком встал поперек горла, не позволяя проронить ни слова.
– Ты боишься?
Мягкий голос обволакивал и ласкал сознание. Василиса почувствовала, как щеки запылали, словно угли в кузнечной печи. Но в тот же миг их накрыли холодные ладони. Подушечки больших пальцев почти невесомо скользнули по острым скулам. Василиса невольно подняла лицо и распахнула веки. Разноцветные глаза в обрамлении густых смоляных ресниц смотрели пытливо, не моргая.
– Я не справлюсь одна, – едва слышно призналась Василиса. – Не в этот раз…
Горский тихо усмехнулся, прислонился ко лбу Колычевой своим и смежил веки. Ладонь скользнула по щеке, спряталась за затылком, поднялась выше по ежику выбритых волос. Короткие ногти успокаивающе поскребли по коже.
– У тебя есть я, глупая… Дай мне шанс. – Горский отстранился и заглянул в глаза напротив. – Мой тайный Дед Мороз обещал мне одно желание. И это оно. Один шанс. Выполнимо, как считаешь?
Василиса не сдержала усмешку. Спрятала лицо в широком плече и крепко обняла в ответ. Спустя мгновение послышался сдавленный то ли всхлип, то ли смех. Плечи задрожали, а ее пальцы торопливо сжались на мягкой ткани рубашки на спине Горского. Его горячие сухие губы коснулись виска в легком поцелуе, и Василиса сдалась, чувствуя, что впервые за долгие годы готова довериться.
– Ты невозможен, Горский…
Notes
1
Нервюра – архитектурный элемент, выступающее ребро готического свода.
2
Цитата актера и сценариста Бобби Соммера (Bobby Sommer).
3
Песня из мультфильма «Анастасия» 1997 года.
4
Обтурационная асфиксия – патологическое состояние, развивающееся вследствие закрытия верхних дыхательных путей инородным телом, рвотными массами или кровяным сгустком.
5
Странгуляционная асфиксия – вид механической асфиксии, вызываемой сдавлением органов шеи, например, при повешении, удавлении, которая чаще всего возникает при повешении.
6
Вазовагальный обморок – обморок из-за стресса, долгого стояния или быстрого подъема из сидячего положения.
7
«Привет» с англ.
8
Гидропонная установка – позволяет выращивать растения на искусственных средах без почвы.
9
Полиграф – детектор лжи.
10
Цитата принадлежит Багрицкому Эдуарду Георгиевичу (1895–1934) – русскому поэту, переводчику, литературному критику.
11
УДО – условно-досрочное освобождение.
