связанные с Аверьяновым и Вишневским, оказались непосильным грузом для него.
Василиса аккуратно прислонила футляр к сцене и тепло улыбнулась.
– Все отлично. Волнуюсь немного.
– Оно и видно. – Матвей протянул ладонь и разжал пальцы. – Мне это только что староста факультета живописи передал.
Медальон Василиса узнала без особого труда. Это был тот единственный раз в новогоднюю ночь, когда Соня показала подарок матери вблизи. Красивая, искусная работа, которой она очень дорожила.
– И ты… ничего не хочешь спросить? – осторожно поинтересовалась Василиса.
– О нет, – тихо усмехнулся Матвей. – Ничего не хочу знать. Мне эти подробности ни к чему.
– Переживаешь, что твое мнение о ней может измениться в худшую сторону? Что она не та, кого ты знал? – Колычева закрепила саксофон на ремне, затем сняла колпачок с мундштука и спрятала в карман. – Может, хотя бы сейчас перестанешь бегать от нее?
– Боюсь узнать то, что может лишь приумножить во мне чувство вины. Знаешь, я много думал. Вся эта история с Богданом… – Матвей шумно выдохнул и склонил голову, разглядывая носки брогов. – Я знал, какой он человек, и не сделал ничего, чтобы отгородить сестру от него. Просто… – Матвей раздраженно клацнул зубами, – я был так зациклен на себе и своих обидах, что не замечал очевидного и…
– Брось, – перебила его Василиса. – В случившемся нет твоей вины. В какой-то степени все, кто хорошо знал Соню и Бо… Аверьянова, в той или иной мере чувствуют, что причастны к этой истории и могли бы на нее повлиять. Почти уверена в этом. Я сама, знаешь ли, не исключение…
Подобные советы, произнесенные вслух, казались рациональными и логичными, но следовать им было сложно. Василиса знала об этом не понаслышке. Никакие слова и приободряющие жесты не смогут потушить полыхающий внутри пожар. До тех пор, пока он не выжжет все дотла, вылизывая каждый укромный уголок души, легче не станет. Даже тогда останутся тлеющие угли, что время от времени будут напоминать о случившемся.
Время не лечит, но учит. Время не лечит, но глушит память.
Матвей молчал. Стоял напротив Василисы и невидящим взглядом смотрел куда-то перед собой. В какой-то умной книге Колычевой довелось прочесть, что время может дать отсрочку для исправления ошибок. Но что делать с ошибками, связанными с людьми, которых больше нет?
– Отдашь отцу? – решила прервать неловкое молчание Василиса.
– Что? Медальон? – Матвей рассеянно посмотрел на Колычеву. – Хах. Нет. Он никогда не любил ее мать. Не думаю, что эта вещь хоть что-то значит для него. – Губы дрогнули в легкой улыбке. – Оставлю себе. На память…
Василиса понимающе хмыкнула. Несколько долгих секунд она сомневалась, но все же решилась спросить:
– Ты открывал его?
Матвей замешкался, и Василиса тихо усмехнулась, кивнула в сторону медальона, что был сжат в его ладони. Зиссерман перевел рассеянный взгляд на свой кулак, постепенно разжал пальцы. Несколько долгих секунд он смотрел на памятную вещицу и не решался ее открыть. Медлил. Сомневался. Хотел ли он правда знать, что внутри?
Короткий ноготь вклинился меж двух половинок. Чуть надавил. Совиная голова легко поддалась, раскрывая две фотографии.
Брови Матвея поползли вверх. Спустя мгновение подбородок задрожал, но Зиссерман упрямо поджал губы. Крепко, до белесых линий. Закивал рассеянно, шумно шмыгнул носом. Посмотрел на Василису, но не выдержал ее теплого взгляда и улыбки, усмехнулся. Смешок получился на выдохе. Глухим. Сдавленным. Больше похожим на всхлип. На нижних веках предательски выступили слезы.
Теперь его будет носить тот, кто имел на это право.
Горский сидел под старым раскидистым вязом и раскуривал уже не первую сигарету. Он, как и Игорь, старался избегать шумных мероприятий, но все же задержался и наблюдал издалека. Святослав музыку не любил. Она заполняла сознание, мешала думать и анализировать. Не вызывала в нем никаких чувств. Все, что не находило отклика и не подогревало интерес, не имело для Горского никакого значения. Пустая трата времени и ресурсов. Однако так он думал лишь о себе и мог слепо восхищаться людьми, которые могли отдаться всецело какому-то делу или идее.
Святослав затылком почувствовал чье-то присутствие и вздрогнул. Пепел сорвался с кончика сигареты и почти невесомо осел на обнаженной кисти. Он немного помедлил, небрежно потушил сигарету о рельефную поверхность скамьи и чуть повернул голову в сторону пришедшего, скосив взгляд.
Василиса поспешно отвернулась. Нервно провела ладонью по лбу, подбирая выбившиеся пряди к макушке. Она шла на этот разговор с такой непоколебимой уверенностью, что даже сомнений не возникало относительно принятого решения. Однако, оказавшись перед Горским, Колычева в один миг потеряла всю спесь и напрочь забыла о том, что хотела сказать.
– Ты отлично выступила. – Голос Горского вырвал Василису из оцепенения. – Хорошо, что Емельянов решил принять участие и сыграть с тобой. Обычно он не помогает младшим.
– Я… – она чуть откашлялась, чтобы скрыть волнение, – я думала, тебя там не было.
Горский тихо усмехнулся и нарочито медленно поднялся на ноги, упираясь ладонями в колени. С того самого дня, когда Василиса пришла в его комнату и была выставлена за дверь, они не обменялись и парой слов. Конечно, Святослав наблюдал издалека, но не желал лезть под кожу – дал Василисе время на раздумья. Горский не знал наверняка, поступал ли верно, но был тверд в своем убеждении – Колычева должна была сама прийти к этому решению.
– Игорь сегодня извинился передо мной… ну, за все.
– Да? Это ведь хорошо, разве нет?
– Хорошо, – Василиса коротко кивнула и подошла чуть ближе. – Но мы оба знаем, что он бы никогда не сделал этого сам. Это ведь ты ему сказал?
– Это было совсем несложно. Жаль, что ему вообще пришлось извиняться. Если бы я был более внимательным, то… – Горский искоса взглянул на Василису. – Извини, он бы тебя не тронул, если бы я знал раньше.
– Спасибо… Но не думаю, что я могла бы его простить. Он сволочь редкостная…
Василиса была искренне благодарна Горскому, но это ничего не меняло. Она пришла, чтобы расставить все точки над i и более не возвращаться к этой теме. Между ней и Горским не могло ничего быть по многим причинам.
– Ты сказал… – Василиса на мгновение прикрыла веки и сделала глубокий вдох. – Ты сказал, что мы поговорим, когда…
– Кажется, ты все еще сомневаешься. – Горский подошел ближе и легким прикосновением убрал светлый локон со лба Василисы.
– Вовсе нет, – уверенно произнесла Василиса и подняла голову. Упрямо выдержала на себе проникновенный и глубокий взгляд старосты, от которого хотелось трусливо сбежать, поджав хвост. Мужчинам нельзя говорить о своих чувствах. Мужчинам нельзя доверять. – Я решила,
