смирно.
Кривая улыбка скользнула по лицу начальника тюрьмы.
– Велено было передать это заключение и еще…
– Что еще? – нетерпеливо выкрикнул начальник. – Снова в харю захотел?! Сразу докладывать обо всем мозга не хватает?!
– Виноват, ваше благородие! – Охранник полез во внутренний карман шинели и достал слегка примятый конверт, который ему вручил доктор Франц Каспарович Вунш.
– Давай сюда поскорее! Телишься, как та корова! – рывком выдернул начальник конверт из рук Степки. – Пшел вон!
– Слушаюсь, ваше благородие! – Степка был рад тому, что аудиенция у начальства закончилась; мгновенно повернувшись и стукнув каблуками сапог, он быстрым шагом вышел из кабинета и почти бегом понесся по тюремному коридору к себе в казарму. От греха подальше, с глаз долой.
Не став перечитывать заключение доктора, все равно не разобрать ни единого слова, начальник бросил его на стол и, усевшись на стул, взял в руки конверт. «Верховная канцелярия Его Император…» Не дочитал до конца. В глазах зарябило, потемнело. В горле встал сухой комок. Несмотря на холодный воздух в кабинете, обдало жаром. Руки задрожали. В голове стали мелькать мысли: «Узнали. Теперь не сносить мне головы. Пропал почем зря. Эх…»
Наконец начальник переборол с трудом страх, постарался успокоиться. Заставил себя взять конверт. Дрожащими руками вскрыл его, вынув на свет лист с императорским вензелем.
«Божией милостию Мы, Александр Третий, Император и Самодержец Всероссийский и прочая, прочая, прочая…»
Начальник тюрьмы расстегнул верхние пуговицы на мундире. Глаза вновь забегали по строчкам, написанным аккуратным, каллиграфическим почерком.
«…следуя Законам, данным нам Господом и в преддверие Великого Праздника Святой Пасхи…»
В голове начальника тюрьмы стало проясняться, и мысли складывались, будто мозаика.
«…объявляем амнистию и замену приговора… Донести до нижеупомянутых особ, немедля».
Далее шли имена и фамилии заключенных, кому была дарована высочайшим изволением свобода, чуть ниже этого списка стояли две фамилии, прочитав которые начальник тюрьмы не удержался от реплики:
– Они что там, в своей столице, совсем ума лишились! Заменить этим двум опасным политическим заключенным срок на…
Тут начальник встал и нервно заходил по кабинету.
– Это же фактически даровать им свободу! – негодовал начальник. – Да что же это за правосудие такое, если «политику» из каталажки выпускают?!
Как гражданин, искренне преданный государю, начальник тюрьмы осознавал, что просто так подобные указы не издаются, но все его нутро негодовало от такого решения. Пусть это решение и исходило от самого императора.
– Черт возьми! – чертыхнулся начальник. – И за что мне это все!
Он аккуратно вложил указ в новенькую картонную папку и с недовольным видом вышел из кабинета.
– Жив, искатель приключений?! – в приоткрывшуюся дверь тюремного лазарета просунулась фигура Билого. – Ну, здорово, что ль!
Суздалев молча пожал протянутую руку друга.
– Ты как тут, Николай Иванович?
– Туда написал, сюда сказал. И вот я здесь.
– Понятно.
– И скажи мне, Ванятка, – начал, как обычно, казак в полушутливом тоне, но закончил более жестко: – Кто же так всё делает?
– Так получилось.
– Хреново получилось, – выдохнул Билый, садясь на кровать.
– Да. Нехорошо, – пробормотал граф и потупил глаза.
Казак выждал паузу:
– Да, брат, натворил ты дел, – Микола с долей укоризны посмотрел на Ивана. Тот, не желая отвечать, отвернулся к стене. – Ты это оставь, друг сердешный, – голос казака звучал более чем убедительно. – Губы надул, как та барышня. Нам твоя неудавшаяся затея еще ох каким боком вылезть может!
– Оставь, Микола! Не лезь в душу! Тошно мне и без тебя, – пытался отмахнуться Суздалев. – Что мне побег. Я любовь потерял! Смысл всей своей жизни!
– Тошно ему! Знакомая песня, кстати! Что-то женщины вокруг тебя умирают.
– А Малика здесь при чем?! – зло пробубнил Суздалев, снова поворачиваясь к другу.
– Да, собственно, ни при чем. Только и там любовь была неземная, и тут, а в итоге сгинули девки. Сгорели в любви. Ваня, что ты с ними делаешь? С женщиной жить надо, а не губить.
Граф привстал слегка.
– Ты. Меня. Обвиняешь?
– А кого? – спокойно спросил Билый.
– Обстоятельства! Ты сейчас даже не можешь понять, как я страдаю! Достань револьвер. Друг, ты же все можешь. Мне патрон-то один надобен.
– Этого не могу, – хмыкнул казак, – да и грех это – пулю в висок. Никогда не понимал.
– Не может, – зло и обреченно пробормотал Суздалев, падая на кровать и снова отворачиваясь к стене.
Билый кашлянул, прочищая горло. Так-то он еще и половины не сказал, что задумал.
– А мне, поди, весело! Ты себя чуть не сгубил. Меня под монастырь подвел, – Билый не унимался. – Баронесса ни за что погибла. Романтики захотела?
– Отстань, говорю, – отнекивался граф. – Не был бы другом, стрелялись бы давно. Слова твои к чему? Что хочешь от меня? Чего добиваешься? Да. Я. Виноват. Доволен? Теперь уйди. Мне жизнь не мила. Нет больше моей возлюбленной. Нет и меня больше!
И Суздалев зашелся в беззвучном рыдании.
– А ну, оставить, ваше сиятельство! – рыкнул Билый. – Боевой офицер, нюни распустил! Что случилось, не вернешь! Слезами горе не выправить! Головой нужно было думать, а не чувствами. Вот и поплатился ты, Ваня, за грехи свои.
– Ты говори, да не заговаривайся, друже. – Суздалев повернулся к Миколе. В глазах заиграли чертики. – За какие грехи? Какую мысль ты хочешь до меня донести?! А нужна ли мне, графу, твоя мысль?! Ты об этом подумал?
– Ну вот! Другой разговор. Начинаю узнавать своего односума, – попытался подбодрить Ваню Билый. – А женщину втягивать в серьезные мужские дела – не грех ли?! Я тебе надежный способ сбежать отсюда предлагал? Предлагал. Ты что? Правильно. Проигнорировал, вроде как оттолкнул своего боевого товарища. Не грех ли?
– Плыть в холодной воде?! Вот что ты мне предлагал! Николай Иванович, оставьте это. Далеко бы не уплыли без баркаса.
– Баркас дело наживное, – ответил Билый, пожимая плечами.
– Скажешь тоже, Микола, – Суздалев укоризненно посмотрел на Билого. – Я, что ли, ее на такой отчаянный шаг толкал? До последнего верил, что выкупит!
– «Выкупит», – передразнил его казак. – Не выкупила.
Билый вздохнул.
– Не дуйся, как та мышь на крупу. Иди обниму. Сочувствую твоей потере. Но избежать можно было этих нелепостей. Правду тебе кто еще скажет, как не односум. Да и за грехи не журысь. Помню, в детстве батько мой подозвал меня как-то. А я намедни набедокурил. Ну, думаю, сейчас подойду, а он меня и оттянет батогом душевно. Но подошел. А батько взял меня за руку и в глаза так пронзительно посмотрел. Затем говорит: «Одна из базовых ценностей, не узнав которой невозможно понять казачество, – семья. Казаки и к чужим детям относились как к своим, и считали позором иметь неграмотных
