вернётся, да и сама Перловка готова к приёму гостей. Последние дни не прошли даром.
Наутро он столкнулся с Завидом у дальнего поля. Дети остались, им некуда было идти, так что Василий шёл попросить, чтобы они завтра сидели тихо, а ещё лучше — ушли куда-то на весь день и ночь и не возвращались, пока не поймут, что здесь безопасно. Завид, как оказалось, шёл просить о том же.
В детях немедленно взыграл дух противоречия. Они дали понять, что без их присутствия не обойдётся, и это не обсуждается. Всё, что Василий знал о работе с возражениями, тут не помогло. Все попытки Завида их застращать прошли впустую (одному лишь Василию стало не по себе).
— Тьфу, — сказал Завид и сдался.
Василий ещё пытался с ним поговорить, объяснить, что поступил так, как считал правильным, но Завид только смотрел исподлобья и молчал.
Весь день — последний день перед этим дурацким праздником — Василий был как на иголках. Он не находил себе места. Ему хотелось на всякий случай попрощаться с теми, кого знает, написать завещание, сказать последние, самые важные слова… Он не знал, какие.
День, с одной стороны, всё тянулся, так что Василий успел обойти всю Перловку три раза. С другой, вечер настал быстрее, чем хотелось. Последняя ночь. Последняя ночь, а дальше — только надеяться на удачу. Был бы у них какой-нибудь удачник, или кто там приносит везение…
Старый гончар, улыбаясь, насвистывал песню. Василию казалось, он в каком-то триллере, где под эту лихую мелодию их всех замочат. Он даже сходил к бабке Ярогневе и попросил чего-то от нервов, но она сказала, он сегодня такой не первый и всё закончилось.
Под вечер прискакал всадник, запылённый, уставший. Искал Завида. Они ушли говорить на луг, туда, где к ним никто не мог подобраться незамеченным и подслушать.
Василий рассудил, что важными вестями Завид поделится, и пошёл домой. Потом сходил к Тихомиру, попросил разбудить, если всё начнётся, а он проспит, и опять вернулся домой. Всё-таки сходил ещё к Любиму, попросил и того. И Деяна попросил.
Если бы он мог с кем-то поговорить, было бы спокойнее, но Завид, похоже, и сегодня решил ночевать в другом месте… или нет. Кто-то с усилием открыл дверь и застыл на пороге.
— Васенька! — раздался шёпот Марьяши. — Ты спишь?
— Да уже почти заснул, — соврал он. — А что?
Он думал, может, какие-то новости, но она, притворив дверь, скользнула к нему и зашептала:
— А ежели это наша последняя ночь? Не вместе, а — вовсе последняя?
Он обнял её, чувствуя, как она дрожит, и сказал:
— Ничего не последняя. Ты вот что, может, завтра уйдёшь подальше? К примеру, в лес.
— Не стану я бежать. Всё одно он отыщет, Васенька… — прошептала она торопливо. Щека её на его щеке была мокрой. — Он ведь в жёны меня хотел взять ещё тогда, я батюшку молила, чтобы не отдавал… Казимир сказал, всё одно я его буду, а что отказала, так даже и лучше. Больно молода — ума покуда наберусь, а ежели горда, так стану не советника женой, а царевича. Он не забудет, Васенька, он отыщет… Не хочу, не хочу!
— Я ему в глаз дам, когда увижу, — пообещал Василий и крепче прижал Марьяшу к себе. — Не бойся, слышишь? Ты же у меня вообще почти ничего не боишься. Гришку вон приручила. От ырки меня отбила. Теперь моя очередь. У нас есть план, и никакому Казимиру тебя никто не отдаст…
— Одну эту ночь, Васенька, — зашептала она, ища в темноте его губы. — Одну эту ночь мне дай, а дале всё одно, что с нами будет…
— Нет, так не пойдёт, — ответил он ей (и эти слова дались непросто). — В спешке, на нервах — это вообще никуда не годится. У нас ещё будет время, ясно?
А утром их пришли будить все: и Любим, и Деян, и Тихомир. Лица у них сразу стали очень разные, но думали, ясно, все об одном. Поверят такие, что он её просто обнимал всю ночь, даже и не целовал…
Тут Василий вспомнил, при каких обстоятельствах просил его поднять, и ему стало не по себе.
Глава 26. Василий вступает в бой
День, которого все они так боялись и ждали, наступил.
— Всё, да? — спросил Василий, торопливо влезая в кроссовки. — Прибыл колдун?
Ему показалось, сердце обхватила холодная тяжёлая рука. Обхватила и не отпускает, тянет.
— Да уж прибудет, — хмуро сказал Тихомир. — Завид вести получил. Едут они, и Борис с женою, и Казимир, пёс проклятый, и дружина с ними, три десятка. Как нож-то отнимать будем, не ведаю…
Он поправил пояс, на котором теперь висел тяжёлый меч в узорных ножнах, окованных металлом.
— Ну, как, — сказал Василий, поднимаясь и приглаживая волосы пятернёй. — Как и собирались. Для начала поговорим, а не поможет, силу применим. Нам главное нож сломать. А если он ещё не приехал, чего вы меня разбудили?
— А ты чё, второпях собрался бежать, порты натягивая? Глаза хоть продери, да поешь, попей… Али с пустым брюхом на колдуна-то попрёшь?
— Да мне, блин, и кусок в горло не полезет… — пробормотал Василий.
Кусок полез. Сидя за столом у корчмы, Василий от нервов съел трёх карасей в сметане и закусил пирогом с вишней.
Люди всё-таки шли. Пока ещё не заходили далеко, бродили у озера, заглядывали в корчму промочить горло. Кто-то смотрел с моста, искал водяниц, но те пока прятались. Один лишь водяной, дядька Мокроус, порой выныривал с уханьем и, разбрасывая брызги, опять уходил на дно.
Мальчишки с лотками, принаряженные, причёсанные, кричали весело:
— Водяницы-красавицы всякому нравятся, да как быть, ежели в воду станут манить? Воткни иглу в рубаху, да к воде ступай, не зная страху! Хотя и мала, защитит тебя игла!
— Купи полыни веточку за малую монеточку! Хотя и не игла, убережёт от зла!
— А лучше всё ж таки иглу! Она и супротив водяницы, и в хозяйстве сгодится!
— А вот венки, венки, ярки да легки! Полевик чаровал, дабы ни один цветик не увял! Два бери за пятак, а третий так…
На воде покачивалась единственная лодка, которую удалось раздобыть к этому дню. Она видала виды. Следы нелёгкой судьбы прикрыли цветами.
На лугу, свернувшись, дремал Гришка и отсюда казался большим серо-зелёным стогом. Рядом ждала своего часа телега, тоже украшенная цветочными гирляндами.
Ближе к дороге в небольшой будочке сидел Хохлик. Высунув от усердия язык, чертил писалом крестики на бересте, подсчитывал
