нравится, можешь подыскать себе другое помещение. Сегодня переночуешь здесь, а завтра я прикажу Клеандру – это Клеандр, мой спальник и самый занудливый человек на свете. Он, правда, утверждает, что бесконечно предан мне. Так вот, завтра Клеандр покажет тебе дворец, и ты сама выберешь апартаменты. Но мне бы хотелось…
Он не договорил. Марция жестом заставила его замолчать, повернулась и поклонилась кудрявому, упитанному спальнику:
– Здравствуй, Клеандр.
Тот сначала растерялся, бросил испуганный взгляд в сторону императора и, не обнаружив опасности, промолвил:
– Приветствую тебя, Марция. Рад убедиться, что твоя красота вполне естественно соединена с умением разговаривать с людьми.
– У тебя есть жена, Клеандр?
Спальник окончательно смешался.
– Я раб, Марция, – потом признался: – Есть. И дети есть, два мальчика.
– Это, должно быть, замечательно – иметь детей. Я тоже хотела бы иметь ребенка…
– У тебя же есть мальчик, Марция! – воскликнул император.
– Есть, – охотно согласилась Марция. – Но для меня он умер. Мне никогда не позволяли встречаться с ним.
– Если ты желаешь, его доставят во дворец?..
– Не надо тревожить малыша. Он, наверное, уже подрос и все понимает.
– Я видел его, очень веселый и шумный мальчик.
– У Бебия? – спросила женщина.
– Ага, – кивнул император и неожиданно добавил: – Может, все-таки приказать, чтобы доставили маленького Луция? Мне бы хотелось сделать тебе подарок.
– Я же сказала, не надо тревожить малыша. Он хорошенький?
– Вылитая мать, – подал голос подошедший поближе Лет.
– Это ты, Квинт? Я узнала тебя. До меня дошли слухи, что ты женился?
– Да, Марция, а это Тертулл. Ты тоже должна помнить его, он был вместе с нами в ту ночь.
– Спасибо, Тертулл, за помощь. Тебя вернули из Африки? Помню, Уммидий долго возмущался, что молодой цезарь простил тебя. Ты простил его, Луций?
Коммод вполне по-плебейски почесал голову.
– Знаешь, цезарю не пристало врать, – сокрушенно признался император. – Простить-то я его простил, да только запретил писать стихи. Заставляю сочинять глупейшие отчеты. Он, вероятно, злится на меня, но что поделаешь, кто-то должен воспеть мое царствование. Нельзя пускать это дело на самотек. Так как насчет подарка?
– Знаешь, Луций, все случилось так неожиданно. Я в растерянности. Скажи, почему ты решил поселить меня здесь, в комнатах своей матушки?
– Здесь я впервые увидал твой портрет. Я тогда был мальчишкой. У Бебия в руках была шкатулка. Я выпросил ее посмотреть. И с тех пор меня не покидала мысль увидеть тебя. Я никому не признавался в этой странной для цезаря, а потом и правителя мечте. Знаешь, мне было как-то легче переносить побои, презрение, а порой и угрозы, когда я знал, зачем мне власть и чем я должен заняться, чтобы ты открыла мне свое сердце. К сожалению, я ничего не знаю о тебе, но, глядя на тебя, не могу скрыть радость. Моя мечта оказалась пустым горшком по сравнению с прекрасной чашей, какую я вижу перед собой. Поверишь, когда я приказал привести тебя, места не мог найти. После смерти отца все как-то пошло кувырком, везде обман, подлость. Каждый стремится надуть меня, про дать, урвать кусок и сбежать. Я боялся, что и ты – обман и не более, чем глупое воспоминание. Я рад, Марция, что ошибся. У тебя потрясающие глаза. Темно-голубые… Ты пришлась мне по душе. Рассуждаешь здраво, совсем, как матушка…Это дает надежду… Порой я не знаю удержу и становлюсь как безумный. Мне бывает страшно, кажется, все люди – мразь и управлять ими – самая неблагодарная доля на свете.
Он опустил голову, некоторое время молчал, потом неожиданно подался вперед:
– Видишь, я все и выложил. Поверь, я умолял взять меня на дело. Я был крепок, ловок, сумел бы пролезть в самую узкую щель. Знала бы ты, как я плакал в ту ночь! Потом нередко пускал слезу, дергал себя за пальцы. Знаешь, со всей силы!..
Он принялся отчаянно дергать себя за пальцы. Марция мягко положила свою маленькую ладонь на его подрагивающие кулаки.
Тот успокоился. После короткой паузы Марция улыбнулась:
– Хорошо, я останусь здесь жить.
Коммод усмехнулся.
– Я собирался сделать тебе подарок, а выходит, ты одарила меня. Я рад, Марция…
В этот момент его внимание привлек шум возле входной двери. Двери распахнулись, и в зал стремительно вошел Переннис. Вирдумарий попытался преградить вход, однако префект претория с силой отпихнул его в сторону.
– Государь! Измена пустила такие глубокие корни по всей империи, что дух захватывает.
Император насторожился, переспросил:
– Что, и в провинциях тоже?
Переннис развел руками и сокрушенно кивнул.
– Да, господин. Муммий, сын Квадрата, признался, что подговаривал легионеров в Африке поднять мятеж.
Марция, не убирая ладони с рук императора, спросила:
– Разве Муммий в Риме? Помнится, отец еще шесть лет назад отослал его с глаз долой в Тингитану, на край Земли.
Переннис замер, насторожился, внимательнейшим образом оглядел неизвестную ему женщину.
Ничего не скажешь, красотка хоть куда. Такая кого хочешь лишит рассудка. Волосы темно-русые, глаза удивительно большие, и зрачки какого-то неестественного, цепляющего за душу цвета. Прозрачная синь или темная голубизна. Сложена неплохо, будет пофигуристей Тимофеи. Новая пассия императора. Откуда она взялась? На всякий случай лучше дать задний ход.
– Мне сообщили, что Муммий три дня как прибыл в Рим. Вероятно, рассчитывал успеть к началу заговора.
– Прости, Луций, – Марция обратилась к императору, – но мне трудно поверить, чтобы Муммий и Уммидий были заодно. Они ненавидели друг друга. Муммий, верно, явился в Рим за наследством? Он, как я слышала, твой родственник?
– Да, двоюродный брат, – отозвался помрачневший цезарь. Он помолчал, потом спросил, обращаясь к самому себе. – Кого он там, в Тингитане, мог подбивать на заговор? Там и войск регулярных нет.
– Луций, ты обещал сделать мне подарок?
– Да, конечно. Я никогда не отказываюсь от своих слов.
– Прости Муммия, даже если он по глупости и наговорил что-нибудь недозволенное.
Все замерли. Тертулл затаил дыхание – он сам был крайне заинтересован в помиловании, но попробуй только заикнись об этом. Многим было ясно: хватит, пора остановиться, иначе страна выйдет из-под контроля. Однако стоило только в самой осторожной форме заикнуться о приостановке казней, как на голову смельчака немедленно обрушивались громы и молнии. Коммод начинал язвить, потом, распаляясь, уже просто орал на столбенеющего перед ним придворного. А здесь какая-то рабыня. К изумлению присутствующих Коммод воскликнул:
– Марция, чтобы услужить тебе, я готов простить всех моих врагов! Пусть завтра же их выпустят на свободу. Слышишь, Тигидий, всех, кто сидит в застенках!
– Но, государь! – воскликнул префект. – Разумна ли эта мера? Геркулес никогда не прощал врагов.
– Но и страдал по всякому
