Заклятие Всадника истощилось. Я разлепил губы…
— Хам трамвайный, — презрительно заявил я. — Действительно — всем известное имя.
— Не понял, — рявкнул Гость и взвил брови вместе с голосом. — Это ты?
— Да если бы… — сказал я. — Это Пиночет, вообще-то…
— Развязался, — каким-то подозрительно довольным голосом сказал Гость. — Сейчас я тебе запечатаю что-то другое. А в общем собирайся. Поговорим в пути…
— Я так просто никуда не пойду. Нет-нет, — сказал я, не то чтобы очень уверенно, но с апломбом.
— А никто здесь не говорил, что будет просто, — сообщил мне Гость.
— Здесь вообще никто не говорил. Только ты шуршишь, — буркнул я.
Гость посмотрел на меня и опять глаза его блеснули красным.
— Мой конь будет рад, — сказал он. — Он и ты…
— Я с конями не общаюсь, — быстро ответил я, предчувствуя прекрасную ловушку.
— А я — да!!! — разъярённо проорал Всадник.
— Оно и видно, — со значением сказал я и оглянулся.
Улыбнуться попыталась только Вакса. Вышло плохо.
— Silentia! — сказали мы с Гостем хором. Заклятия столкнулись в воздухе и покружив, осыпались серой пылью прямо на Венок. Долетев до свечей, пыль вспыхнула тысячью ярких точек.
— Красиво, — буркнул Витя. — Огни бенгальские, блин.
И тётя Женя навалилась на него всею спиною.
— Сейчас другое время, — сказал я, голос мой вырывался из меня словно программа «Время» из «Весны» — с помехами. — Справки могущественнее.
— Ну-ну, продемонстрируй, — довольно беззлобно сказал Гость.
— Э-э-э, — протянул я.
— Так и помолчи, — попросил Всадник.
Он хлопнул в ладони, и в тёти-Жениной комнате что-то стукнуло в ответ.
Второй хлопок в ладоши — и в руках его оказалась необычной формы гитара, я вспомнил Ормянскую…
— Время спеть пару пса́льмов, — объявил наш Гость и прокашлялся. — А то тишина у вас — гробовая какая-то. И ветра не слыхать… Я так понял — танцев не будет?
Тётя Зоня попыталась налить компота в стакан, но лишь разлила его по скатерти. Со второй попытки ей удалось, и она, цокая зубами о стекло, припала к узвару.
Струны издали длинную минорную трель, затрепыхавшись под пальцами гостя.
Гость запел, и в голосе его так странно прозвучали и флейта заката, и вся нежность вечера, и ужас перед той — самой яркой Звездой, чей восход он приветствовал.
Пришла святая ночь, страх устремился прочь От Божьего сиянья. Кто ныне здесь грядёт? Нам птицы пропоют, раскроют тайну Знанья. Тот ныне здесь грядёт, кто род людской спасёт. Откроет двери рая. И небо и земля возрадуйтесь, — гласят все ангелы святые. Есть с нами Божий Сын, Пресветлый Господин С Пречистою Марией. Пел первым Соловей: — О, Матерь матерей, Возрадуйся, Мария. Спаситель наш рождён. Любовь он нам несёт, И мрак греха развеет. А с ним и воробей Летит к вратам скорей: — Хвала, хвала Исусу Владетелю земли, небес и вод морских, Гонителю печали. Ликуйте, славьте Их. Радетелей людских — Заступницу и Спаса. В это время бабушка тронула камею, та едва блеснула зелёной искоркой. Бабушка провела пальцем по губам и успела показать им куда-то вверх. Я послушно посмотрел вслед ее жесту — привязанная к рожку люстры, над нами раскачивалась белая роза.
«Масонство какое-то, — подумал я. — Мы под розой, вроде не Иванов день».
Гость выводил длинную руладу о просьбе очередного триллинга и казался полностью погруженным в каталанскую канцуну.
«…Под розой… — раздался шёпот, — таемница…»[135]
Бабушка улучила момент и посмотрела на меня в упор.
Я слышу её иногда… почти всегда, часто.
«Молчание…» — донеслось до меня, и гул чужого Дара прервал всё.
Лечу я в Бетлеем, — тут перепел пропел, И буду славить Бога. Совью себе гнездо, в сени Святой Семьи, И буду славить Бога. Там счастие нам всем, там вечная любовь Спаситель и Мария. Гитара завершила гимн чувственной кодой. Тётя Зоня похлопала. Витя отпил узвару.
Гость хитро улыбнулся. Кузина Сусанна взяла себе вайнэпфель и стала кромсать его на крошечные кусочки.
— Значит, будем молчать? — спросил Гость, адресуясь к бабушке.
Та глянула на него свирепо и опустила глаза.
— Ой-ой, — протянул Гость. — Прямо съела взглядом. Раньше надо было смотреть, внимательнее. А то всё болтали… балабонили, заклинали. В общем, перехожу к существу вопроса, гхмм. Я вижу — мне не рады и это тяготит. Мне нужен третий, вот этот болтливый, — он ткнул в меня пальцем, украшенным кабошоном. — И зеркало.
— Две дули! — не медля ни секунды заявил я.
Старые сёстры оживлённо закивали, так и не открыв рты.
Гость снова обвёл всех нас взглядом, тяжёлым, словно несправедливое обвинение. Выдохнул сквозь зубы с присвистом и побарабанил пальцами по скатерти — та немедленно встопорщилась, блики от его перстней прошлись по стенам, словно выжигая на них крошечные, болезненные клейма.
— Вот ведь змеиное племя, — сказал он и отставил гитару на пол; не устояв у стула, она упала, жалобно гудя и вздрагивая всеми струнами. Всадник глянул вниз, под ноги.
— Что ж, придётся идти долгим путём, — сказал он. И, порывшись в складках плаща, извлёк флейту…
— Не надо класть грязное на стол, — сказал я. Бабушка нахмурилась.
— Она, — сказал Всадник, — не грязная. Она — Тростниковая.
— То есть плохо хранит секреты? — между делом спросил я. Крошки и узоры на скатерти явно пытались сложиться в какое-то слово…
— Получше чем некоторые. Поверь мне… — надуто сообщил Гость.
— Не поверю ни за что, — произнёс я. — Ну как можно верить ветру? Ведь ты дуешь во все стороны…
