нас Рим только о том и мечтает, чтобы пролить кровь нашу, повесить римские знамена на священный храм и окончательно поработить Иудею. Ему нужен лишь предлог. И вот является галилейский пророк, объявивший себя Мессией… Наши соотечественники, полные благородным стремлением к свободе, но тупые, как и некоторые из вас, готовы извлечь из чехлов мечи, идти на приступ римской власти. И что? Вы не догадываетесь о том, что произойдет?!
– Закон должен быть во всех случаях соблюден! – раздались одинокие голоса с галерки.
– Глупцы! – взъяренный Каиафа вновь разорвал одежду на груди. – Что важнее, спасти одного человека или спасти Отечество? Да будь он трижды прав, все едино он должен стать жертвой. Он, а не весь народ! Разве любой из вас бросится спасать одного агнца, когда рядом все ваше стадо оказалось в смертельной опасности? Скажи, Велвел, – Каиафа ткнул пальцем чуть ли не в лицо старейшины. – Скажи, премудрый, чем ты пожертвуешь: человеком, присвоившим звание Мессии, или всеми нами?
Велвел молчал. Утихла и галерка. Каиафа, подумал Наблюдатель, припер их к стенке. Несогласным оставалось одно: умолкнуть или в знак протеста демонстративно покинуть зал заседания. Но Каиафа не одержал бы полной победы, если бы позволил им поступить таким образом.
– Задержитесь, слепцы! – повелительным голосом и поднятой рукой остановил он готовых удалиться. – Велвел, что сказано в талмуде о казнях, которые имеет право применить наш сенат? Ты молчишь? Тогда я скажу: побиение камнями, сожжение, отсечение головы, удавление.
Возмущенные оппозиционеры (их оказалось менее десяти), размахивая руками и делая неприличные жесты другими частями тела, покинули судилище.
Неважно, какая казнь, – пробурчал Анна, когда шум утих, – а важно то, как поведет себя народ, узнав об убиении галилеянина. Перед нами есть пример: отсечение головы Иоанна. Правителя Галилеи Ирода Антипы и по сей день ненавидит народ. Наш случай – один к одному.
– Ты как всегда прав, Анна, – поддержал Каиафа тестя. – И вот поэтому я предлагаю передать преступника Пилату. Пусть судит прокуратор. И судит по римскому закону. А это – крест! Но в таком случае вся вина за смерть лжемессии ляжет на римскую власть. А мы, синедрион, не причем.
– Хитро! – зашумели старейшины. – Но что скажет прокуратор, когда ты придешь к нему с извещением о нашем решении передать в его руки смутьяна?
– Почему «я приду»? Меня одного он пошлет куда подальше. Придем все. И в один голос потребуем казни. Тотчас же идем. Надо покончить с этим галилеянином сегодня, в пятницу. Ибо завтра суббота. Так что каждая минута на счету.
Суд Пилата
Если бы прокуратору Понтию Пилату кто-либо, пусть даже из близкого окружения, осмелился задать вопрос, что (кого?) он любит, что (кого?) более всего ненавидит, он при условии пребывания в хорошем расположении духа ответил бы: люблю супругу Прокулу, ненавижу иудеев.
Вот и сегодня, в пятницу, ранним утром он заглянул в спальную супруги с намерением или пожелать доброго дня, если она уже проснулась, или просто взглянуть на спящую жену и в очередной раз поблагодарить богов, без участия которых их союз был бы невозможен. Жена спала. Но, кажется, ее что-то беспокоило во сне; она всхлипнула и попыталась что-то сказать, скорее, прошептать; Понтий ничего не понял, и постояв в дверях минуту-другую, так же тихо, как вошел, удалился в отделанную ливанским кедром комнату, где они обычно завтракали.
Понтий любил вспоминать, как они узнали друг о друге. Ему было около тридцати лет, когда, находясь в войсках на территории германцев, был вызван императором Тиберием в Рим. То, что он понадобился императору, могло означать или новое назначение, или наказание, например ссылка, а то и что-то пострашнее. Понтий в уме пролистал страницы прожитой жизни, и не нашел ничего такого, что достойно было бы осуждения. Да и род его, род всадников, ничем себя не скомпрометировал, и сам он не уклонялся от битв, солдаты называли его копьеметателем за совершенное умение пользоваться этим оружием.
Каково же было удивление Пилата, когда император начал беседу с вопроса о том, собирается ли он завести семью и, если намерен, имеются ли виды на избранницу.
– Цезарь, я не задумывался об этом, – таков был ответ Понтия Пилата.
– Ты обходишься мальчиками?
– Нет, Цезарь, мальчики меня не интересуют.
– Что же, я не буду играть с тобой в кошки-мышки… У меня есть внебрачная дочь, Клавдия Прокула. Ей пора рожать. И я буду рад, когда вы смастерите мне внука. Можно и внучку.
– Цезарь, я не видел ее…
– Это легко поправить. Она не терпит гладиаторских боев, но в театре и на ипподроме, проказница, бывает. Там и посмотришь. – Помолчав, добавил. – Однако, Понтий, ведь это ничего не меняет. Решение принято. – Вновь ненадолго умолк. – И ещё: год вы проведете в Кесарии Приморской. Ты, кстати, не бывал там?
– Не довелось, Цезарь.
– Подарок старшего Ирода Октавиану Августу. За двенадцать лет выстроил на пустом месте! Теперь это маленький Рим. А вдобавок берег моря, порт, искусственная бухта, которая вмещает летом до восьмисот кораблей, водопровод, театр… Я намерен со временем переместить туда резиденцию префекта Иудеи из Иерусалима. Иерусалим очень грязный город. Непонятный и неопрятный народ. Враждебно настроен к Риму, хотя и пытается скрыть свою, мягко скажу, неприязнь к нам. В общем, за ними глаз да глаз нужен, во время их праздников особенно.
Понтий после аудиенции испытал противоречивые чувства. Столь подробный рассказ Тиберия о Кесарии можно было расценить как намек на то, что он, всадник, продолжит свою службу в Иудее. Что ж, Иудея так Иудея, не лучше и не хуже любой другой провинции империи. Рим Понтия не привлекал. В нем ты всегда на виду. Можешь со скоростью хорошего коня двинуться в гору, а можешь и лишиться головы. А если ты в провинции, ты не на глазах, о тебе забывают.
Что же касается брака, то тут были причины озадачиться. Он вообще недолюбливал женщин, считая их легкомысленными и эгоистичными, падкими на разного рода украшения, склонными к изменам и предательству. Как и было принято в Риме, в том числе и на законодательном уровне, основная обязанность женщины, считал он, рожать, причем, не менее трех детей. Но и дети не входили в планы заматеревшего воина. И получалосьтак, что брак ему императором навязан, не исключено, подсунул какое-нибудь страшилище.
Через неделю знакомство Прокулы и Понтия состоялось. Все худшие представления и ожидания всадника буквально лопнули в одно мгновение. Перед ним предстала девушка в образе легендарной Аспазии, древнегреческой гетеры, супруги Перикла: умна, красива, образована. С ним случилось
