вкушение пасхи не обходилось без вина. Это, однако, не помешало Каиафе провести заседание суда. Первым задал вопрос арестанту Анна: кто у него ученики, сколько их, чему и где он их учит? Предполагалось, что в ответе пророк раскроет, так сказать, имена и явки, тайные сообщества, готовящие восстание против синедриона, а возможно, и Рима. Последнее явилось бы поводом передать его в руки прокуратора и отвести от себя недовольство народа смертью очередного пророка. Иисус усмехнулся:
– Что спрашиваешь меня? Все, что говорил и чему учил, я совершал в синагогах, куда сходятся все иудеи. Спроси их.
– Спросим и их, – угрожающе промолвил Каиафа.
Решение неординарное, свидетельствующее о том, что первосвященником двигала одна лишь ненависть к галилейскому пророку. Если бы созванное им впопыхах сборище руководствовалось законом, то следовало бы провести тщательное расследование, опросить свидетелей, выслушать мнение всех членов синедриона, в том числе и противников преследования. Но это никак не входило в планы первосвященника. Он ограничился показаниями двух поднятых с постели свидетелей, а точнее сказать, сплетников, которые якобы слышали от других, как пророк обещал разрушить храм и сотворить в три дня новый, рукотворный. Тут смутилась и некоторая часть собрания, ибо понимала метафору Иисуса, имевшего в виду, разумеется, не физическое разрушение здания и сотворение нового в столь короткий срок, а перерождение человека, сына Божьего. Каиафа же тем не менее настаивал на ответе Иисуса, представив «обвинение» как хулу на храм, равную хуле на Бога и Моисея. Но Иисус молчал, казалось, вовсе не озабоченный тем, как первосвященник плетет сеть для него.
– Так ты не отвечаешь ничего? – гневно спросил Каиафа. – Разве не слышишь, что они против тебя свидетельствуют?
– Так-то ты относишься к первосвященнику, первому служителю Бога Израилева! – рявкнул охранник и ударил Иисуса по щеке. – Отвечай!
Каиафа жестом руки остановил охранника. В запасе у него оставалось немало способов разомкнуть уста арестанта. Так, он имел право спрашивать обвиняемого под клятвой. В этом случае обвиняемый не имел права не отвечать, не переступив уважения к сану первосвященника и закону. Каиафа, доселе занимавший свое место в собрании, вскочил и приблизился к Иисусу. Глаза его вперились в лицо обвиняемого:
– Заклинаю тебя, – с наигранным уважением обратился он к Иисусу, – заклинаю Богом Живым: скажи нам, ты ли Христос, Сын Божий? Ты ли Мессия?
Наблюдатель подался вперед; напрягся. По лицу Иисуса пробежала тень; гримаса на мгновенье застыла на губах. Рядом с ним Наблюдатель разглядел смутную фигуру существа в черном плаще с капюшоном и торчащими поверх лба серебряными рожками.
– Вновь ты, Сатана? – прошептал Иисус. Впрочем, никто кроме самого Иисуса и Наблюдателя не слышал их короткой беседы.
– Кто же тебя кроме меня спасет? – усмехнулся Сатана. – Скажи Каиафе, что ты, как и он, как все остальные иудеи – сыны Божьи. Все! Скажи, что ты, как и он, как все остальные иудеи – сыны человеческие. Скажи, как есть на самом деле, и минует тебя крест.
– Изыди, Сатана! Спасу себя – открою широко ворота для тебя.
– Что ж, мне остается одно: через день испытать наслаждение, когда ты будешь корчиться на кресте. Подожду.
Темная фигура растаяла в плохо освещенном зале судилища.
– Итак, ты опять не отвечаешь?.. – повысил голос Каиафа.
– Я скажу вам более того, что ждете от меня. Отныне узрите меня сидящим, силой Отца моего, на облаках в царском одеянии.
Каиафа по-женски всплеснул руками, затем, изображая крайнее душевное волнение и избыток любви к Богу Израилева, рванул на груди верхнюю одежду, вскричал:
– Слышали, что он сказал? Он перед нами богохульствует, а мы еще требуем свидетелей! Чего он достоин?
– Смерти! Смерти! Смерти! – все дружнее и громче раздавались голоса старейшин и судей.
…На том и закончилось ночное заседание старейшин. Каиафа объявил перерыв до наступления раннего утра.
Иисуса вывела стража из зала суда во двор, где бодрствовала храмовая служба, принимавшая участие в аресте. Уже одного этого – вынужденное отвлечение от праздничного стола, бессонная ночь – хватало для того, чтобы обвинить пророка в доставлении неудобств и как-то наказать его. Ночь к тому же выдалась холодной, стражники грелись у костра, отходили от него минуты на две-три, чтобы в тайне друг от друга отхлебнуть из фляги вина и взбодриться.
Начал поругание дядя Малха, того самого, которому Петр отсек мочку уха. Он плюнул в лицо Иисуса (у евреев это почиталось знаком крайнего презрения и ненависти), затем со смехом опустился на колени и с показным смирением попросил избавить его от… геморроя. Раздался хохот, все повеселели. Другой стражник домогался: «Давайте поиграем в „отгадку“! Игра в „отгадку“!» Он закрыл лицо Иисуса лоскутом черной ткани, со спины встали трое насмешников. Условие такое, не унимался инициатор потехи, кто-то из вас отпускает ему оплеуху, и если он назовет ударившего, то он, и правда, Мессия, ибо Мессия, как известно, всё знает. А не назовет – самозванец.
Посыпались удары. «Угадай, Христос, кто тебя ударил»? – спрашивали после каждой оплеухи. Иисус молчал.
Истязание и насмешки закончились перед рассветом: стражники устали.
Иерусалим еще спал, когда дом синедриона заполнился старейшинами, фарисеями и книжниками. Некоторые из них участвовали в заседании первого суда, но теперь судилище пополнилось и той частью, которая предпочла глубокой ночью предаться сну. Среди них оказался и авторитетный судья Велвел, ученик мудреца Галлиэля Рабана, страстный спорщик, имя которого означало «волк». Как только Каиафа напомнил собравшимся о решении суда предать галилейского пророка смерти и пояснил за какие именно преступления он осужден (Иисуса еще не ввели в зал совета), Велвел потребовал присутствия обвиняемого.
– Разумеется, ты получишь возможность увидеть лжемессию, – недовольно сказал Каиафа. – Но, пожалуйста, не устраивай здесь диспут. – И дал команду ввести Иисуса.
Велвел, подойдя к обвиняемому, пристально глядя на него, по-отечески, дружелюбно спросил:
– Знаком ли ты с мудрейшим Галлиэлем и его учением?
– Это не касается дела! – вскричал первосвященник.
– Позволь мне, Каиафа, самому судить, что касается, а что не касается, – осадил первосвященника Велвел. – Я призываю судить по закону. Ежели он называет себя Мессией, суд вправе потребовать от него доказательств. Далее суд должен рассмотреть суть его учения и свершенных им дел. Всего этого не сделано. Следовательно, состоявшемуся ночью суду лишь придан вид законности. Суд соблюден по форме, а на самом деле свершилось неправосудие. Так оценил бы его и твои действия Галлиэль.
– Велвел, синедрион не место для дискуссий. И он не классная комната для твоих упражнений в мастерстве ораторства. Речь идет о безопасности Отечества, а не о законности-незаконности. Вы, – он обратился ко всем присутствующим, – ничего не понимаете! Ненавидящий
