то, чему человечество не дало объяснений и не назвало причин: он влюбился с первого взгляда. Суровый, жестокий, самодур, совершивший десятки, если не сотни убийств без следствия и суда, Понтий преображался, как только оказывался рядом с супругой. Каким-то таинственным образом она вычерпывала до самого дна все приобретенное им на дорогах войны и в германских лесах, и он превращался в обаятельного собеседника, склонного пофилософствовать, почитать любовную лирику Сапфо.
Получив назначение на пост прокуратора в Иудеи в 26-м году, он первую поездку в Иерусалим, в значительной мере ознакомительную, совершил не откладывая. Прокула пожелала отправиться вместе с ним, но он воспротивился, объяснив свое решение тем, что сначала сам осмотрится.
Отношения с жителями Иерусалима у нового прокуратора не заладились с первого дня. Вместе с легионом в шесть тысяч человек он прибыл в город глубокой ночью. Пока легион размещался в казармах, Понтий с сотней воинов размещал на фасадах дворца Ирода и храма так называемые «знамена» – позолоченные щиты с изображениями Цезаря. С восходом солнца евреи-ранние пташки испытали стресс: еще никто из правителей Рима не попирал так грубо их закон, идущий от самого Моисея, строго-настрого запрещавший выставлять каких-либо идолов. Собралась большая толпа, пополненная людьми из окрестностей Иерусалима; она двинулись к башне претории, где подняли крик: «Не поднимай мятеж, не затевай войну, не погуби мира!»
Пилат был взбешен. «Будет так, как сделано!» – ответил он и скрылся за стеной башни.
Тогда толпа словно по команде пала ниц и поклялась оставаться на этом месте до тех пор, пока римские идолы не покинут Иерусалим. К вечеру толпу окружили воины тремя кольцами, Пилат объявил мятежникам, что все они будут разрублены на части, если тот же час не разойдутся. В ответ евреи склонили головы на землю, говоря и плача, что предпочтут смерть презрению их веры. Пришлось снять «знамена» и украсить ими Кесарию Приморскую. Пилат запомнил это унижение на всю жизнь.
В другой раз волнения были вызваны тем, что прокуратор выступил с инициативой построить акведук, который позволил бы обеспечить жителей города водопроводом и канализацией. Но и в этом он не нашел поддержки горожан. А все дело в том, что правитель предложил профинансировать строительство из казны храма. Это привело науськанный синедрионом народ в ярость. Они окружили суд, где правитель в этот час заседал, оглушили преторию возмущенными криками. Пилат предвидел такую реакцию и предварительно переодел воинов в обычное платье, что позволило им смешаться с толпой. Под платьем были спрятаны дубинки. И солдаты не замедлили пустить их в ход. Многие тогда умерли от побоев, другие затоптаны насмерть. Презрение же Пилата к евреям еще более усилилось.
Все эти и другие воспоминания мелькнули перед ним, пока Пилат после завтрака шел в комнату, где ежедневно по утрам выслушивал доклады начальников различных служб, прежде всего, службы тайной. Сегодня это было особенно важно, поскольку в прошедшие вечер и ночь иудеи праздновали песах, а праздники что в Иерусалиме, что в Риме, что в любом другом городе нередко заканчиваются преступлениями. Однако, на сей раз, к удивлению Пилата, начальник тайной службы Афраний доложил, что ночь прошла без приключений. Разве только в Гефсиманском саду храмовая охрана арестовала какого-то бродягу. По первым полученным сведениям, его обвиняют в нарушении иудейских религиозных законов.
– Ну, это в юрисдикции синедриона, заметил Пилат.
– Ты прав, Игемон. Но лично меня удивило три обстоятельства. Первое: бродягу арестовали в полночь, хотя накануне он открыто проповедовал в храме и был абсолютно доступен. Второе: для ареста безоружного привлекли чуть ли не всех храмовых служивых кустодии. И третье: на месте ареста старый иудей сегодня ранним утром обнаружил труп молодого еврея с признаками самоубийства.
– Это не меняет дела, – проворчал Пилат, отмахиваясь от необходимости участвовать в очередной разборке фанатиков, коими он считал всех евреев. – Впрочем, на вечернем докладе доложи подробности. Скорее всего, Афраний, мстят кому-то зелоты.
В это самую минуту в комнату вошел дежурный офицер с сообщением: к претории движется большая толпа иудеев во главе с членами синедриона и самим первосвященником. И ведут они с петлей на шее, со связанными руками какого-то оборванца. По пути к ним присоединяются любопытные, толпа с каждой минутой увеличивается. «Охрану поднять согласно первому списку! Легион – по тревоге! – распорядился прокуратор. – Было бы странным, если бы в Иерусалиме спокойно отметили пасху, – добавил он для начальника тайной службы. – Узнай все, что можно узнать об этом деле».
И немедля вышел к толпе на литостротон. Жестом пригласил Каиафу проследовать внутрь претории, при этом зная, что фарисеи не только самих язычников, но и их помещения считают нечистым местом. Каиафа, извинившись, напомнил игемону о законе и попросил выслушать послов здесь, на площадке перед домом, под открытом небом.
– И что же привело уважаемых старейшин ко мне в столь ранний час и в полном составе? – с насмешкой обратился Пилат к собравшимся. – И в такой день, когда каждый добропорядочный иудей стремится удалиться от всего языческого, дабы не потерять сакральной чистоты? Каиафа, я не узнаю тебя!
– Нам известно презрение твое к нашему народу, игемон – с той же издевкой парировал первосвященник, – но теперь не время заниматься перебранкой. Мы привели к тебе злодея, достойного смерти. Таково единогласное решение синедриона.
– Тебе известно, первосвященник, что без рассмотрения вины и существа дела римское право не позволяет осуждать человека. В чем же вы обвиняете сего человека?
Толпа загудела:
– Если бы он не был злодеем, то ужели бы мы предали его тебе для казни!?
Каиафа поднял руку, призывая старейшин к тишине:
– Игемон, разве тебя не убеждает сам факт прихода всего синедриона к тебе с просьбой поддержать наше решение? И в такой, как справедливо отметил ты, день! Уж если бы дело не касалось безопасности Рима и нашего Отечества, мы ограничились бы своими средствами.
– Если так, – раздраженно заметил Пилат, догадываясь, что Каиафа заманивает его в сеть, – если вы желаете, чтобы я осудил этого человека без исследования дела, то к чему мое участие? Судите сами и наказываете сами по вашему закону. Я не хочу ввязываться в ваши дела.
– Преступление его требует смертной казни, а нам нельзя предавать смерти без твоего согласия! – раздались из посольства голоса.
– Итак, вы требуете от меня согласия предать этого человека смерти, но при этом не хотите сказать, за что именно вы осудили его на смерть? Что он сделал?
– Он выдает себя за Мессию, Царя Израильского! – раздались со всех сторон голоса. – Он называет себя Сыном Божьим!
Пилат рассмеялся. И долго не мог остановиться.
– Что
