Когда он вернулся домой, миссис Мэйли сидела в маленькойгостиной. При виде ее у Оливера замерло сердце: она ни разу не отходила отпостели своей племянницы, и он страшился подумать, какая перемена заставила ееуйти. Он узнал, что Роз погрузилась в глубокий сон и, очнувшись ото сна, либовыздоровеет и будет жить, либо простится с ними и умрет.
В течение нескольких часов они сидели, прислушиваясь и боясьзаговорить. Обед унесли нетронутым; видно было, что мысли их витают где-то вдругом месте, когда они следили, как солнце опускалось все ниже и ниже и,наконец, окрасило небо и землю в те радужные тона, которые возвещают закат. Ихчуткий слух уловил шум приближающихся шагов. Они невольно бросились к двери;вошел мистер Лосберн.
— Что Роз? — вскричала старая леди. — Скажитесразу! Я могу это вынести, я вынесу все, кроме неизвестности! Говорите же, радибога!
— Вы должны успокоиться! — поддерживая ее, сказалдоктор. — Прошу вас, сударыня, успокойтесь, дорогая моя!
— Нет! — с жаром воскликнул доктор. — Богмилостив, она будет жить еще много лет на радость всем нам!
Леди упала на колени и попыталась сложить руки, но силы, такдолго ее поддерживавшие, унеслись к небесам вместе с первой благодарственноймолитвой, и она опустилась на руки друга.
Глава 34
содержит некоторые предварительные сведения о молодомджентльмене, который появляется ни сцене, а также новое приключение Оливера
Это счастье было почти непосильно. Оливер был ошеломлен иоглушен неожиданной вестью. Он не мог плакать, разговаривать, отдыхать. Он струдом понимал происходившее, долго бродил, вдыхая вечерний воздух, и, наконец,хлынувшие слезы принесли ему облегчение, и он словно очнулся вдруг и осозналвполне ту радостную перемену, какая произошла, и как безгранично тяжело былобремя тревоги, которое сняли с его плеч.
Быстро сгущались сумерки, когда он возвращался домой,нагруженный цветами, которые собирал с особенной заботливостью, чтобы украситькомнату больной. Бодро шагая по дороге, он услышал за спиной шум бешеномчавшегося экипажа. Оглянувшись, он увидел быстро приближавшуюся почтовуюкарету и, так как лошади неслись галопом, а дорога была узкая, прислонился ккаким-то воротам, чтобы ее пропустить.
Когда карета поравнялась с ним, Оливер мельком увиделчеловека в белом ночном колпаке, лицо которого показалось ему знакомым, хотя заэто короткое мгновение он не мог его узнать. Секунды через две ночной колпаквысунулся из окна кареты, а зычный голос приказал кучеру остановиться, что тоти исполнил, как только ему удалось справиться с лошадьми.
— Сюда! — крикнул голос. — Оливер, чтонового? Мисс Роз? О-ли-вер!
— Это вы, Джайлс? — закричал Оливер, подбегая кдверце кареты.
Джайлс снова высунул свой ночной колпак, собираясь ответить,как вдруг его оттолкнул назад молодой джентльмен, занимавший другой уголкареты, и с нетерпением спросил, что нового.
— Одно слово! — крикнул джентльмен. — Лучшеили хуже?
— Лучше, гораздо лучше! — поспешил ответитьОливер.
— Слава богу! — воскликнул джентльмен. — Тыуверен?
— Совершенно уверен, сэр! — ответил Оливер. —Кризис был всего несколько часов назад, и мистер Лосберн говорит, что всякаяопасность миновала.
Джентльмен, не произнося ни слова, открыл дверцу, выпрыгнулиз кареты и, схватив Оливера под руку, отвел его в сторону.
— Ты совершенно уверен? Ты не ошибаешься, моймальчик? — дрожащим голосом спросил он. — Не обманывай меня,пробуждая надежду, которой не суждено сбыться.
— Ни за что на свете я бы этого не сделал, сэр, —ответил Оливер. — Право же, вы можете мне поверить! Вот слова мистераЛосберна: «Она будет жить еще много лет на радость всем нам». Я сам слышал, какон это сказал.
У Оливера слезы выступили на глазах, когда он припомнилминуту, даровавшую такое великое счастье; а джентльмен молча отвернулся.Оливеру не один раз чудилось, будто он слышит его рыдания, но он боялсяпомешать ему каким-нибудь замечанием, ибо легко угадывал, что у него надуше, — а потому стоял в сторонке и делал вид, будто занят своим букетом.
Между тем мистер Джайлс, в белом ночном колпаке, сидел наподножке кареты, опершись обоими локтями о колени и утирая глаза бумажнымносовым платком, синим в белую крапинку. Бедняга отнюдь не притворялсявзволнованным — об этом явно свидетельствовали очень красные глаза, которые онподнял на молодого джентльмена, когда тот повернулся и заговорил с ним.
— Пожалуй, лучше будет, Джайлс, если вы сядете в карстуи поедете к моей матери, — сказал он. — А я предпочел бы пройтисьпешком, чтобы выиграть время, прежде чем увижу ее. Можете сказать ей, что ясейчас приду.
— Прошу прощенья, мистер Гарри, — сказал Джайлс,наводя носовым платком последний лоск на свою взбудораженную физиономию, —но если бы вы приказали форейтору передать это поручение, я был бы вам весьмапризнателен. Не годится, чтобы служанки видели меня в таком состоянии, сэр… Яутрачу всякий авторитет в их глазах.
— Хорошо, — с улыбкой ответил Гарри Мэйли, —поступайте как знаете. Пусть он отправляется вперед с багажом, если вам это повкусу, а вы следуйте за ним вместе с нами. Но сначала смените этот ночнойколпак на более приличный головной убор, не то нас примут за сумасшедших.
Мистер Джайлс, получив напоминание о неподобающем своемнаряде, сорвал с головы и спрятал в карман ночной колпак и заменил его шляпойсолидного и простого фасона, которую достал из кареты. Когда с этим былопокончено, форейтор поехал дальше; Джайлс, мистер Мэйли и Оливер следовали заним не спеша.
Дорогой Оливер с большим интересов и любопытствомпосматривал на приезжего. На вид ему было лет двадцать пять; он был среднегороста, лицо открытое и красивое, обхождение простое и непринужденное. Невзираяна разницу в возрасте, он так походил на пожилую леди, что Оливер мог быдогадаться об их родстве, даже если бы он не упомянул о ней как о своей матери.
Когда он подходил к коттеджу, миссис Мэйли с нетерпениемподжидала сына. При встрече оба были очень взволнованы.
— Маменька, — прошептал молодой человек, —почему вы не написали раньше?
— Я написала, — ответила миссис Мэйли, — но,подумав, решила не посылать письма, пока не услышу мнение мистера Лосберна.
— Но зачем, — продолжал молодой человек, —зачем было рисковать, когда могло случиться то, что едва не случилось? Если быРоз… нет, сейчас я не могу выговорить это слово… если бы исход болезни оказалсяиным, разве могли бы вы когда-нибудь простить себе? Разве мог бы я когда-нибудьбыть снова счастлив?
