Отец, мать, Карл, Лили, обнимите меня!
Наверное, это грех – просить сочувствия умертвых: у тех, кто скончался в мучениях; у тех, кого я не могла спасти;у тех, для кого у меня не нашлось нужных слов, чтобы проститься илиуспокоить, избавить от панического ужаса и боли; у тех, кто не увидел моихслез в последнюю минуту и не услышал моего обета вечно скорбеть.
Я здесь! С вами! Я знаю, что это такое бытьмертвым. Меня тоже закрывает грязь, я глубоко увязаю в мягкой могильной земле.
Это видение, мой дом…
До тех, кто пришел сюда, мне нет дела.
– Что это за музыка – слышите?
– Думаю, ей следует снова принять душ! Еенужно как следует продезинфицировать!
– В этой комнате все следует сжечь…
– О, только не эту роскошную кровать!Глупо уничтожать такую красоту, ведь больничную палату не взрывают, когда в нейкто-то умирает от этой болезни.
– …Это рукопись, не дотрагивайтесь донее. Не смейте трогать его рукопись!
– Ш-ш-ш, она же слышит…
– Она чокнулась, не видишь?
– …Его мать прилетает утренним рейсом изГэтвика.
– …Полнейшее буйное помешательство.
– Прошу вас обеих, если любите своюсестру, ради Бога помолчите. Мисс Харди, вы хорошо ее знали?
– Выпей это, Триана. Это мое видение, мойдом…
Я сижу в гостиной, выкупанная, вычищенная, смокрыми волосами, – словно это меня собираются хоронить.
Пусть утреннее солнце ударит в зеркала.Вытащите блестящие павлиньи перья из серебряной урны и разбросайте их по полу.Не развешивайте отвратительную вуаль на всех ярких вещах. Приглядитесьповнимательнее – и увидите в стеклах призрак.
Это мой дом. И это мой сад, и мои розы ползутпо ограде снаружи, и мы все в нашей могиле. Мы здесь, и мы там – как одноцелое.
Мы в могиле, мы в доме, а все остальное – игравоображения.
В этом тихом дождливом царстве, где вода поет,падая с потемневших листьев, а земля осыпается с неровных краев над головой, я– жена, дочь, мать, я – все те освященные веками понятия, на которые предъявляюдрагоценные права.
«Вы навсегда со мной! Никогда, никогда непозволю вам покинуть меня, никогда, никогда не позволю вам уйти».
Ладно. Итак, мы снова совершили ошибку. Мысыграли нашу игру. Мы ударились в безумие как в толстую дверь и принялисьбиться в нее точно так, как эти люди бились в дверь Карла. Но дверь безумия несломалась, а могила всего лишь сон.
Что ж, сквозь этот сон до меня доноситсямузыка. Похоже, они ее не слышат. В голове у меня звучит мой собственный голос,а эта скрипка – его голос, звучащий снаружи, и вместе мы сохраним наш секрет,что эта могила существует только в моем воображении и что сейчас я не могу бытьс вами, мои усопшие. Я нужна живым.
Живые нуждаются во мне сейчас, как всегдануждаются в тех, кто потерял родных, в тех, кто больше всего ухаживал забольными и проводил в неподвижности длиннющие ночи, – у них накопилисьвопросы, предложения, заявления, претензии и бумаги на подпись. И мне придетсясмиренно лицезреть нелепейшие улыбки и достойно принимать неловкиесоболезнования.
Но в свое время я приду. Обязательно приду. Икогда это произойдет, могила скроет всех нас. Над нами вырастет трава.
Я подарю вам любовь, огромную и вечную. Ипусть земля сыреет. Пусть мои руки зароются в нее поглубже. Дайте мне черепа,чтобы я прижала их к своим губам, дайте мне кости, чтобы я подержала их в своихладонях, и если волос – тонкой шелковистой пряжи – больше нет, то это не важно.Своими длинными волосами я сумею окутать всех нас. Только посмотрите, какие онигустые. Позвольте мне укрыть всех нас. Смерть вовсе не смерть, как я когда-тодумала, растаптывая свой страх. Разбитые сердца вечно бьются вместе о холодноеоконное стекло.
Обнимите меня, обнимите и никогда, никогда непозволяйте мне задержаться в другом месте.
«Забудь о причудливых кружевных занавесках,искусно окрашенных стенах, блестящей мозаичной столешнице. Забудь о фарфоре,который они сейчас вынимают с такой осторожностью, предмет за предметом, ирасставляют по всему столу: чашки и блюдца, украшенные золотом и голубымкружевом. Вещи Карла. Отвернись. Не чувствуй живых рук.
Единственное, что важно, когда наливают кофеиз серебряного носика, – то, как струя начинает светиться, то, как густойкоричневый цвет становится янтарным и золотисто-желтым, а струя, извивающаясякак танцор, пока наполняется чашка, вдруг обрывается, словно призрак спряталсяобратно в кофейник.
Возвращайся туда, где сад превратился в руины.Ты найдешь нас всех вместе. Ты найдешь нас там.
В памяти возникает четкая картина: сумерки,часовня в Садовом квартале, лик Вечной помощи Божьей Матери, наша маленькаяцерковь внутри старого особняка. Нужно пройти лишь один квартал от главныхворот, чтобы добраться до нее. Она находится на Притания-стрит. Высокие окнасветятся розовым светом, перед святым улыбающимся ликом, который мы любим ипочитаем как «Маленький Цветок», тихо угасают свечи в красном стекле. Здесьтьма кажется пылью, через которую вы идете.
Мама, моя сестра Розалинда и я опускаемся наколени у холодной мраморной ограды алтаря. Мы возлагаем наши букеты – мелкиецветочки, собранные по пути возле чугунных оград, таких же, как наша: дикийневестин венок, симпатичные голубенькие плюмбаго, золотая и коричневая вербена.Ни одного садового цветка – только те, что вырваны из спутанных клубков лиан,вьющихся по стенам, только те, которых никто не хватится. Нам даже нечемперевязать эти скромные дары. Мы складываем цветы возле ограды алтаря,крестимся, произносим молитвы…
И тут меня охватывает сомнение.
– А вы уверены, что Святая Дева и Иисусполучат наши цветы?
В нижней части алтаря прямо перед нами вглубокой нише, закрытой стеклом, расставлены резные деревянные фигурки ТайнойВечери, а выше на расшитой ткани стоят неизменные церковные букеты – огромные,величественные, с белоснежными бутонами на высоченных, словно копья, стеблях.Такие грандиозные цветы! Совсем как высокие восковые свечи.
– Ну конечно, – отвечаетмать. – Когда мы уйдем, придет служка, заберет наши маленькие цветочки,поставит их в вазу и перенесет к Младенцу Иисусу или Святой Деве.
