и, хотя имел увольнительную всего на два часа, много чего увидел. Здесь очень редко встречались напыщенные господа, которые презрительно мерят тебя взглядом. Французы — разговорчивые, гостеприимные люди. Да, Франция интересная страна, особенно ее трудовой народ. Как радостно, как приветливо встречали портовые рабочие русских матросов! И мы, хотя разговаривали на разных языках, отлично понимали друг друга.
Быстро пролетело два часа. Я возвращался в порт. На причале собралась толпа французов. С негодованием наблюдают они непривычную для них картину: капитан 1 ранга Небольсин остановил матроса, который второпях не отдал ему чести. Матрос вытянулся перед ним.
— Мерзавец! Напился, наверное, как свинья?
Небольсин ударил матроса по лицу белоснежными лайковыми перчатками, которые держал в руке, затем повернулся к унтер-офицеру, стоявшему в стороне, и крикнул:
— Унтер-офицер! Как можно?..
Откуда-то появился лейтенант. Небольсин обругал и его, приказав немедленно отправить виновных в карцер.
Французы, собравшиеся на пирсе, возмущались, возбужденно переговаривались между собой. Пожилая француженка, наблюдавшая эту сцену, то и дело повторяла:
— Quel despote affreux!..[2]
Я не понимал слов, но до сознания моего дошло, что женщину поразила сцена грубой расправы над матросом. Да разве только ее одну? Даже мы, матросы, привычные к подобному, восприняли этот случай как унижение чести моряка русского флота.
Через полчаса я был на «Риге». Первым меня встретил Степан Чирков:
— Не повезло. Сегодня не пустили. Но я все равно уйду…
Вскоре его отозвали трюмный матрос Козлов и наш гальванер Пахолков. Уже на ходу он бросил мне:
— Держись, Дмитрий! С Василием связь держи. Он хороший человек…
Втроем они отошли на шкафут, присели за шлюпкой а долго о чем-то разговаривали.
Утром командир корабля приказал перекрасить «Ригу». Мне выпало красить якорный канат. Устроившись на подвесном стульчике, я покрывал черным лаком одно за другим пудовые звенья. Незаметно спустился к самой воде. Когда докрашивал последнее звено, с палубы предупредили, что подходит катер. Не успел я оглянуться, как из-за правого борта вынырнул катер и с силой ударился в канат. Я почувствовал боль в ноге и плюхнулся в воду. Опомнился на палубе, когда меня несли в судовой лазарет. К счастью, кости остались целы, но несколько дней довелось пролежать под наблюдением врача. А на берегу в это время проходили массовые гуляния. Вечером над рейдом сверкали разноцветные огни фейерверков, тысячи корабельных электроламп.
От берега к кораблям все время курсировали баркасы. Но неожиданно нижних чинов перестали пускать в город. Прошли слухи, что много матросов не возвратились на корабли. С нашей «Риги» исчезли Козлов, Чирков, Пинчук и гальванер Пахолков. Может, именно поэтому адмирал фон Эссен приказал срочно оставить благодатную Бретань.
12 сентября эскадра оставила Брест, обогнула мыс Сен-Матье и взяла курс на северо-запад. Прошли Нормандские острова, полуостров Котантен, а я все еще находился в лазарете. Единственным утешением оставались книги, которые давал читать судовой фельдшер.
Едва покинули Па-де-Кале, как погода начала резко меняться. Подул северный ветер, над водой поплыли густые облака тумана. Днем и ночью на кораблях монотонно отбивали рынду. Когда приближались к Скагерраку, туман рассеялся. Эскадра, сделав ряд учебных эволюций, разделилась на два отряда. Крейсерский отряд направился на север, а отряд линкоров и «Рига» — к берегам Норвегии.
«Рига» запетляла в фиордах и вошла в бухту, где уже стояли на якорях корабли «Андрей Первозванный», «Император Павел I», «Слава» и «Цесаревич». По берегам бухты меж сосен и елей раскинулся небольшой городок Кристиансан.
Здесь мы простояли двое суток. Имея уже печальный опыт, офицеры отпускали на берег небольшие команды, назначая старшими унтер-офицеров. Суровые норвежские берега не очень манили к себе. И все-таки я жалел, что из-за увечья не смог побывать в Кристиансане.
18 сентября снялись с якоря. В море нас ждал крейсерский отряд, который, как выяснилось, побывал в норвежском порту Ставангер. Под флагом адмирала фон Эссена вся эскадра быстро прошла Скагеррак, Зунд и вошла в балтийские воды. 26 сентября «Рига» бросила якорь в Кронштадтской гавани.
«Рига» ошвартовалась к стенке причала на зимовку. Мы провели последний аврал — засыпали угольные ямы — и стали ходить на занятия в отряд гальванеров. В связи с окончанием плавания на судне состоялся большой молебен. На молебне и слова не было сказано о матросах, оставшихся на чужбине. Предпочитало умалчивать об этом и начальство. Но в матросских кубриках разговор шел бурный. Все понимали, что покинуть экипаж могли лишь люди, доведенные до отчаяния. «Когда же в царском флоте перестанут издеваться над нижними чинами?», — спрашивали мы друг у друга.
Глава вторая. Революционный порыв
Соединение с рабочими
Гальванеров перевели на крейсер «Диана», стоявший на ремонте.
Началась очередная демобилизация. Балтийский флот провожал моряков, которые прослужили по пять лет. Когда от бортов отваливали баркасы с матросами, отправлявшимися в запас, на всех кораблях играли духовые оркестры, гремело дружное «ура».
На «Диане» проводы проходили без какой-либо торжественности — ремонтные работы не приостанавливались ни на один день. Матросы с чемоданами и сундучками на плечах спускались по трапу. Мы махали им вслед бескозырками.
И опять застучали молотки, завизжали пилы. Вечером к нам в гости пришел с «Риги» кочегар Василий Тихий. Его тоже уволили в запас. Он попрощался с нами, а потом отозвал Мазурова и Ерофеева и долго с ними о чем-то разговаривал. Перед вечерней перекличкой мы проводили своего друга на пирс и пожелали ему счастливого пути.
Потянулись серые, ничем не приметные дни. На корабле было много рабочих судоремонтных мастерских — слесари, токари, электрики. Их присутствие вносило разнообразие в нашу жизнь с ее воинским распорядком, даже дисциплина от этого казалась не такой строгой. Рабочие помогали нам наладить тесную связь с городом, приносили свежие газеты, среди которых попадалась и «Правда».
Во время прогулок в город матросы заходили к рабочим в гости, сидели возле горячего самовара, беседовали о положении на флоте, об условиях жизни рабочего люда, затрагивали и политические вопросы.
На «Диане» мне опять не повезло. Во время аврала ушиб ногу, которую на Брестском рейде придавил мне катер. Пришлось несколько дней пролежать в лазарете. Здесь я познакомился со старшим санитаром матросом 1-й статьи Павлом Дмитриевичем Мальковым. Он на два года раньше попал на флот. До этого был рабочим, много читал, много видел. И на корабле, работая санитаром, увлекался книгами. Мальков дал мне почитать брошюру Плеханова «Социализм и политическая борьба». Общий характер теоретических проблем, которые рассматривались в брошюре, оказался мне не по зубам. И все же многое я понял. Мальков сразу
