их континента, по-видимому, вызывают склонность к преувеличениям и «черно-белому» мышлению. Изобилие природных ресурсов и роскошь бесконечно экспериментировать сделали их нетерпеливыми к деталям и задержкам, вызванным более тщательными процессами. Их успех в мире естественным образом породил уверенность и веру в добродетельность их институтов. Уважение к научному методу заставило их поверить, что можно найти решение для всех проблем, если подойти к ним правильно и с необходимой решимостью. Но наряду с такими характеристиками им присущи непостоянство и подверженность настроениям и эмоциям момента. Американское мнение склонно принимать политику больше с воодушевлением, чем со знанием дела, и старается проводить ее в жизнь с минимальными оговорками. Но та пылкость, с которой поддерживаются идеи, сочетается с быстротой, с которой они могут быть отброшены в случае неудачи. В долгосрочной перспективе американская общественность показала себя на редкость уравновешенной, но правильные выводы делаются в результате ряда колебаний, которые на время могут привести в замешательство.
В случае с Германией эти тенденции усиливались тем, что так много решений пришлось принимать одному-единственному человеку, склонному в своих методах к оппортунизму и к тому же с резко пошатнувшимся здоровьем. Что не может не поразить стороннего наблюдателя, так это то, что нация, проявившая наибольший энтузиазм в применении научных методов к изучению человеческих отношений, так мало использовала их в данной конкретной истории. Конечно, на нижних уровнях было много экспертов по Германии, историков, социологов и экономистов, и все их исследования (как показал эпизод с руководством от SHAEF) склонялись в пользу умеренности. Но по мере продвижения по иерархической лестнице свет превращался в тепло, и температура, излучаемая небольшой группой на самом верху, поощряла суровость. Однако позиция самого президента не являлась целиком последовательной, и без его четкого руководства оказалось невозможным выработать стабильную и общеприемлемую политику.
Основными постулатами американского подхода были злодеяния нацистов, необходимость жестко пресечь их, возможность превращения Германии в демократическое государство и важность для будущего мира американо-советской дружбы (для которой излишне тесное взаимодействие с Британией могло стать помехой). Все эти постулаты были частицами веры; хотя в пользу каждого из них говорило многое, нельзя утверждать, что каждый был основан на беспристрастном изучении всех фактов. Поэтому каждый из них на практике мог оказаться неприемлемым, и, как только такое происходило, его заменяли без каких-либо колебаний и сожалений. Более того, американская политика в отношении Германии в 1944–1945 годах определялась парадоксально малым числом людей. После нескольких смертей и замен к власти пришли новые люди с иным подходом к проблеме.
Энергичность и непостоянство проявлялись не только в официальной политике. Стратегическая свобода, которую кадровые традиции Соединенных Штатов предоставляли командирам на местах, автоматически распространялась на них как на военных губернаторов, и, поскольку они заслужили свои посты благодаря своим военно-организаторским способностям, а не знанию Германии или мировой политики, возникало много расхождений и несоответствий в подходах в различных частях зоны Соединенных Штатов. А по другую сторону одна из самых частых жалоб со стороны немцев касалась непредсказуемости младших офицеров и генералов. С одной стороны – суровые и непреклонные, а с другой – такие белые и пушистые. Их собственный командир прокомментировал такой парадокс тем, что армия, ответственная за сенсационную кражу драгоценностей из замка Кронберг, «была той же самой армией, которая нашла и хранила во франкфуртских сейфах почти 300 млн долларов в золотых слитках и многие миллионы – в немонетарном золоте, драгоценностях и ценных бумагах для возвращения их законным владельцам».
Есть немало причин считать, что политический курс, сочетающий твердость с великодушием, справедливость с милосердием, является наиболее приемлемым для любой нации-победительницы и, скорее всего, был бы эффективным в Германии после 1945 года. Установить правильный баланс между этими двумя элементами чрезвычайно трудно, но важно, чтобы оба соблюдались постоянно. Достижение некоего среднего результата путем перехода от одной крайности к другой приведет к менее удовлетворительным результатам, и именно тенденция к этому должна стать предметом основной критики американской политики. Тем не менее подобные колебания мнений вполне разумно ожидать от нации, впервые вступающей на путь международного лидерства. Проявление доброй воли в начале пути обычно не считается ошибкой, а способность изменить свое мнение, когда этого требуют факты, – не повод для сожаления. Мир, который так долго сожалел об американской изоляции, имеет мало оснований для жалоб, если Америка настаивает на своем собственном участии. И когда все сказано и сделано, немецкий сценарий оказался бы намного более мрачным, будь он лишен американской широты души, энтузиазма и силы.
Великобритания
«В этой войне мы воюем не против вас, не против немецкого народа», – сказал Чемберлен в момент объявления войны, обеспечив тем самым британской пропаганде главную тему и выразив чувства многих своих соотечественников. Многих, но не всех. Через две недели газета Punch напечатала стихотворение Э.П. (сэра Алана) Герберта под названием «Не ссорились?», где, в частности, были такие строки:
С германской нацией никто из нас не в ссоре,
Но больше ведь никто не вносит смуту…
Они – причина всякого пожара.
То просто совпаденье или как?
Именно вокруг вопроса о «хорошем немце» вращалось большинство дискуссий в Великобритании о целях войны. События 1940 года давали общественности другие поводы для размышлений; некоторое время большинство людей довольствовались тем, что вместе с Черчиллем говорили, что их цель можно выразить одним словом «Победа». Уже в декабре 1941 года Иден сказал Сталину, что «для правительства его величества совершенно невозможно на данном этапе взять на себя обязательства по установлению каких-либо послевоенных границ в Европе». Но по мере того, как тень поражения отступала, вопрос о том, что делать потом, начинал привлекать все больше внимания.
Было ли решение германской проблемы просто вопросом поиска «правильных» немцев и обеспечения того, чтобы управление страной находилось в их руках? Или же в немецком характере, климате или экономической ситуации было нечто такое, что делало всех немцев склонными к жестокости и жажде господства? Если так, то каковы перспективы каких-либо перемен? Одна из групп, наиболее известной фигурой которой являлся лорд Ванситтарт, упорно придерживалась последней точки зрения, хотя они редко были готовы принять логические последствия утверждения, что немцы неисправимы. Другие, такие как Э.Х. Карр, в своем анализе немецкого характера не обязательно чем-то отличались, но утверждали, что любая политика, включающая наказание, расчленение страны или постоянное принуждение, «в долгосрочной перспективе окажется нравственно отвратительной, физически невозможной и экономически ретроградной». Такие авторы часто утверждали, что германская проблема может быть решена только в более широком контексте: единственный способ
